"Сигизмунд Кржижановский. Разговор двух разговоров" - читать интересную книгу автора

- Вот именно, только интонацию принца по нынешним временам приходится
заменять интонацией нищего: слов, слов, слов. Дайте нам только слова, мы
согласны, и даю вам слово, мы сделаем из слов, нестоящих слов, настоящую
литературу. Это уже нечто. Но вы держите слова под ключом. Вы...
- Мы находимся в состоянии войны. Пока без выстрелов. А на войне, как
на войне: слова оттесняются паролями, а между мыслью и речью - цензурные
рогатки.
- А не оттого ли проигрываются войны - иногда обеими сторонами
вместе - что первыми её жертвами падают слова, право на правду и критику, и
жизнь делается безъязыкой и подкомандной. Ведь всё равно мысли, оттеснённые
от слов, отступают назад в молчание и делаются задними мыслями: таким
образом, идейный тыл делается неблагополучным. С этим следует считаться. И
очень. Но этого мало: извилины мозга, как дорожки в саду, заросшем
многоветвием мыслей. Если из-за войн, в войны переходящих, мы забросим эти
внутричерепные сады, они заглохнут, зарастут сорняком. И благородное
искусство силлогизма будет искажено и утратит свой строгий контур. Вместо
длинных цепей умозаключений - короткие тычки лбом о факты. Мне вот
вспомнилась горестная история горечавки. Не слыхали? Горечавка - это такая
скромная в блеклом цветневом уборе травка, обычно затеривающаяся в толпах
луговых стеблей; некоторые разновидности её цветут в досенокосные месяцы,
другие много позже, но есть и такая разновидность горечавки (о ней-то и
речь), которая имеет смелость цвести как раз в сенокосную пору, так что все
её попытки пропылиться летучей пыльцой в будущее попадают под лезвия кос. В
итоге упрямая трава постепенно исчезает с лугов... чуть было не сказал
<российской словесности>. Ещё горсть годов, и только старые ботанические
атласы будут хранить изображение покойной горечавки. Да, горе тому, кто
смеет мыслить в эпоху мыслекоса.
- Видите ли, всё это может быть и очень трогательно, но... О, чёрт,
ветром-то как ударило. Казалось бы, откуда бы ему. И вон там заволнило. И
гребешки. Уж когда море начинает причёсываться, это значит...
- Да, вот там, из-за спины туча. Давайте облачаться.
Головы собеседников нырнули в треплющиеся под ветром рубахи. Всхлёсты
воздуха становились всё сильнее и чаще. Распялы зонтиков пугливо припали к
своим тростям, ёжась вдруг сморщившимися пёстрыми шелками. Море, сбросив
синь, переодевалось в защитный серо-зелёный цвет и шло, взбеляя валы, на
быстро пустеющий пляж. Чьё-то полотенце растерянно билось, точно белый флаг
поверх расплясавшихся волн. Двое отошли уже от берега на сотню-другую шагов.
Навстречу им ползла чёрным неводом сквозь воздух тень от близящейся тучи.
- Так вот и война. Внезапно и неслышным поползнем. Когда её менее всего
будут ждать. И берег жизни опустеет. Начисто. А вы плачетесь о какой-то там
горечавке.
- Нет, теперь я думаю о лезвиях кос, занесённых над днями. В сущности,
от войны можно бежать лишь в войну. Самое мышление, схватка тезиса с
антитезисом, драка понятий в голове; дальше идут войны голов с головами,
нечто вроде брегелевского побоища копилок с печными горшками; и, наконец,
неутихающая борьба голов против рук, сцепа пальцев против цепи мыслей. Эту
последнюю рукоголовую войну я представляю себе так. Вы где живёте? Под той
вот, зелёной крышей на всхолмьи? Нам по дороге.
- Но нашим мыслям - не по пути.
- Если так, простите. И прощайте.