"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

чучван отброшен через голову назад - он треплется, как ненужный мёртвый
придаток, всё ещё тянущийся вслед за открытым лицом;
чучвана нет, - он снят, но при встрече с мужчинами лицо отдёргивается в
сторону и ресницы - крохотными чучванами - прячут глаза;
даже и ресницы не дают рефлекса при встрече с мужским взглядом, только
на лице чуть-чуть... чучванное выражение.
Особенно мне памятен один чучван, встреченный на самаркандском базаре.
Это был порядком истёртый, порыжелый от солнца старый чучван; жирный и
высмальцованный в своей надгубной части, он привлекал к себе базарных мух:
облепив его сетку, напомнившую мне те проволочные колпачки, под которыми
раньше прятали всякую снедь, мушья стая взволнованно зудела и совала свои
хоботки внутрь, пробуя проникнуть в тайну чучвана.
Кстати. Хору наших очеркистов, столь красноречиво и многословно пишущих
о вопросе ясном без слов, убеждающих в том, что не требует уже убеждений,
надо бы вспомнить о своих музах. Восточная женщина сбросит своё покрывало,
она его уже сбрасывает. Но почему иные - вовсе не восточные - музы до сих
пор прячут своё подлинное лицо под чернильного цвета чучваном.
Распропагандируйте своих муз, поэты. Не чучваном к правде, а лицом к ней.


РЕМЕСЛО

Узбекский глагол <иок кылмак> (joq qьlmaq) переводят обычно: истреблять.
Дословно пришлось бы так: делать из есть нет.
Этим и занимались Александры Македонские, Чингисханы, Тимуры и
Надир-беги-ханы. Истребление, делание из есть нет, было их ремеслом. Горе
городам, к которым близились <царь и его пыль> (так одна старинная хроника
называет войско, предводимое завоевателем). И недаром разрушенная стена
Афросиаба - предка Самарканда - носила имя <стены последнего суда>
(дивари-и-Кыямат). Надо отдать справедливость воителям, чьи войска
маршировали из Согдианы в Бактриану и обратно: своё ремесло истребления они
совершали с величайшей тщательностью. Города сжигались дотла, стены
истирались в пыль, жители убивались поголовно - до детей, рождённых и
вчревных, включительно. Впрочем... И тут дань справедливости была бы
недоданной, если не упомянуть о следующем обстоятельстве: ремесленники меча
уважали соремесленников. А именно: профессионалов шила и дратвы, молота и
клещей, иглы и ножниц. Как многократно рассказывают нам историки,
завоеватели древности, истребляли всех и всё, - всегда щадили кузнецов,
слесарей, каменщиков, кожевников, башмачников, портных. Они нужны были им,
как воинствующим муравьям запрятанные под примуравейниковую кору тли. Калыч
против калыча, меч против меча, был неверной и недолгой защитой, но шило
успешно парировало меч, сохраняло жизнь - правда, ценою рабства. И,
конечно, роды ремесленников, передававших своё искусство от отца к сыну и от
сына к внуку и правнуку, - самое древнее в этом много раз кряду омытом
начисто кровью краю. Генеалогическое древо иного плотника, наверное,
высоковершиннее и корнистее, чем иного сайда или бека. Но плотники имеют
дело со всеми видами древ, кроме генеалогического. Так, раздумывая, я
вышел - в одно из утр - на площадь перед Тилля-кари. По одну сторону
выводящей арки приютился <моментальный> фотограф, снимающий на арабесочном
фоне мадрассы, по другую - расставивший на ковре свои калямы и свёртки