"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

времен). Неплодные женщины протискиваются в щель меж камнем пюпитра и
землёй. Это, говорят, способствует зачатию. Не знаю, насколько лазейка под
каменным пюпитром оправдывает чаяния верящих в приметы узбечек. Но
плагиаторам это помогает. Проползши под любой книгой любого пюпитра, они
рожают. Не зачав: беспорочно.
Но если притянуться ещё на строку выше, читаем: <И не долететь до верха
этой арки орлу ума, как бы он ни напрягал своих крыльев>. Это и есть
награда: не долететь.
Но что там, за минаретами Шир-дора. Как будто первая проступь рассвета.
Да, яснее выконтурились спады камня. Где-то вдалеке заревел ишак. Дверь
чайханы открылась. Заспанный чайханщик с ведром в руке. Он опускает ведро в
арык и выплёскивает из него поперёк улицы. Ещё и ещё. Надо предупредить
проснувшиеся подошвы и копыта и прибить пыль к земле. Встаю и разминаю
затёкшие ноги. Пора. По диагонали через площадь. На карнизе медресе
копошится стайка молодых ворон. Это не воронята мысли, а так, просто
проснувшаяся воронова детвора. И всё вообще просто.
Вхожу в арчатую дверь экскурсбазы.


МАЗАРОБАЗАРЬЕ

Большинство городов страны, прислоненной к Памирам, - из двух частей:
средне-азиатской и посредственно-европейской. Последняя всегда из последнего
тянется быть не последней, не хуже европейских согородов. Но обычно ей это
плохо удаётся: на книжных витринах прожелклые от солнца новинки ещё
нэповских времён; музеи, иной раз напоминающие физический кабинет довоенной
гимназии, с его ржавыми магдебургскими полушариями и набором батавских
слёзок; и таков, например, музей естествознания на улице Энгельса в
Самарканде; двухэтажные <центральные почты>, стоящие с видом небоскрёбов. Но
если всхожесть домов на здешней почве пока не велика, то деревья зато растут
здесь буйно. Прекрасны просторные парки европейской половины Самарканда и
длинные, вдоль шеренг домов - аллеи ташкентских белокожих тополей.
Но ведь когда там, у себя, в Москве, под железной крышей, мечталось о
поездке в Узбекистан, то из плана воображенного странствия железные крыши
были вычеркнуты. За их привычность и... немечтабельность. Помню даже ту
радость, с какой я замечал, как аксансирконфлексный угол кровельных скатов
Москвы у Джуруна из прямого стал тупым, а за Оренбургом постепенно
растянулся в прямую: начиналась страна плоских кровель, к которой я ехал.
Старые города Востока нельзя назвать - так мне кажется - ни шумными,
ни тихими. Шумы и тишины здесь врозь друг от друга, чета крик и молчь живут
<на разных половинах>.
Когда вы попадаете в базар, то выйти из него не так легко: продавцы
зазывают в лавки - нищие призывают к милосердию - ослы кричат о тяжести
ноши - покупатели громко негодуют на дороговизну - шипят ворочающиеся на
вертелах кебабы - стучат молотки кузнецов и лудильщиков - поют бродячие
певцы - и сквозь всё, вместе с чередой верблюдов, проходящей через базар,
неустанный звон колокольцев, раскачиваемых в такт шагу.
Сначала вы слушаете, подставляя ухо, как пиалу под зелёную чайничную
струю... Но базар продолжает полнить слух пестрейшими смесями звуков. Вы
хотите уже уйти хотя бы в полузвучье, звукотень. Уши ваши переполнены.