"Сигизмунд Кржижановский. Случаи" - читать интересную книгу автора

здоровым румянцем. Очевидно, рецепт мой, стимуляция аппетита, оказал
надлежащее действие, и вот... Признаюсь, я даже с некоторой дозой
самодовольства оглядел, так сказать, дело своих рук и хотел было бывшей
пациентке напомнить о рецепте. Но в эту минуту я услыхал:
- Вот мой муж. Знакомьтесь. Я тебе говорила, помнишь, это доктор...
Моя фамилия подействовала как щёлк ножниц, перерезающих нить. Высокий
мужчина в спортивном костюме, любезно осклабивший было рот улыбкой, вдруг
сдёрнул улыбку с лица, и по глазам и губам его скользнула та вот психотень,
на этот раз единственная.
Через минуту мы расстались. Несколько безразличных фраз, которыми мы
успели разменяться, ничего не объяснили.
Только случай свёл меня в третий раз с моим давним <случаем>. Это было
дня через три, в городском саду, на музыке. Скамьи почти все были заняты.
Заметив, что край одной из них свободен, я присел и оказался соседом всё той
же пациентки. Она была одна. Правда, в окружении посторонних ушей. На этот
раз я прямо задал свой вопрос. За эти дни он, как раз увязавшись за
сознанием, не отставал от него, как приблудившийся бездомный пёс. Но соседка
отрицательно покачала головой: к чему? Я решил настаивать. В этот момент нас
прервала музыка. Неожиданно она оказалась моим союзником и ходатаем. Не
знаю, что играли. Что-то грустное, но с той грустью, от которой делается
легче, даже радостно. Я, разумеется, не музыкант и ничего в этих
струнно-трубных делах не понимаю, но мне кажется глупым распространённое
мнение о том, что так называемая <бодрящая музыка> должна быть весёлой,
мажорной. Печальный шопеновский ноктюрн в ре-миноре, если только я не путаю,
даёт мне гораздо больше бодрости, чем какой-нибудь залихватский
распровесёлый марш.
Пока мы слушали, пододвинулся вечер. Соседка разрешила проводить её до
дачи. Это было довольно далеко, по ту сторону Чукурлара.
Вначале мы шли молча, потом она сказала:
<Хорошо, я вам расскажу. Вы, вероятно, не помните всех деталей нашей
первой встречи, встречи пациентки и врача. Я очень трушу докторов. И
думается, не совсем напрасно. По крайней мере, случай с вами... Только прошу
вас, не сердитесь на меня. Я ведь исполняю ваше же желание.
Притом начатое ещё не поздно прервать. Хотите дальше? Хорошо.
В то время мне жилось очень трудно, - так трудно, что иной раз, проходя
мимо нищего, я завидовала нищему. Его деревянной чашке с медяками. Одна, в
чужом городе. Помощи ждать было неоткуда. Вначале у меня были уроки музыки.
Потом я их растеряла. Почти все. Пришлось продавать вещи. Но и вещей-то у
меня было небогато. Сперва недоедание, потом голод. Самый обыкновенный
голод, когда во рту ничего, кроме слюны, сердце вдруг падает в пустоту,
головокружение и чувство какой-то странной безалкогольной пьяности. Помню
сны, сны человека с желудком, готовым, кажется, переварить самого себя.
Нечто вроде этого в сущности и происходило. Я ещё меньше понимаю в медицине,
чем вы в музыке, доктор, как вы поторопились в этом признаться. Но я не
знанием, а ощущением чувствовала, что моё тело съедает себя самое... Мне
даже как-то приснился скелет, понимаете, пористый скелет, который всасывает
в себя тело; от него, от тела, осталась только липкая какая-то перепонка, но
ненасытный скелет засасывает и её; а сам он, заглотавший тело, разбух,
раскостился и из белого стал розовато-красным и широкопорым, гадость такая.
А другой раз, сейчас мне это кажется даже забавным, приснилось дерево на