"Сигизмунд Кржижановский. Случаи" - читать интересную книгу автора

откосе, над вертикалью срыва: дерево было похоже на дикую вишню, но только
вместо вишен с тонких зелёных черенков свесилось множество жёлтых копеек;
копейки - на моих глазах - растут и круглятся в пятаки, пятаки,
подёргиваясь серебристым налётом, разбухают в серебряные рубли. Я тянусь к
дереву монет, взбираюсь по круче, вот-вот дотянусь, и на меня брызнет дождь
монет; но песок под ногами осыпается, и я съезжаю вниз. Хоть бы ветерок,
хоть бы лёгкий удар воздухом, чтобы сорвать хоть несколько серебряных
плодов. Но вкруг дерева полное безветрие и ветви его застыли.
А тут ещё - я возвращаюсь в явь, доктор, - сочувственные кивки и
советы людей, знавших, вернее полузнавших меня: вы плохо выглядите, надо к
врачу. Я порядком мнительна. Что, думалось мне тогда, если к нужде
прибавится болезнь? Тогда конец. Свалюсь в смерть, и жизнь пройдёт по мне,
как по ровному месту. А жить-то хотелось, о, как хотелось! Молодость во мне
кричала. И я решила: бороться до конца, бороться правдой, точным знанием
своих сил. Да, надо пойти к врачу. Я пошла. Деньги, которые отнял у меня
визит, были почти последними. Я всё-таки ещё поддерживала в себе жизнь,
расчётливо распределяя гроши: дешёвая столовая раз в три дня - одно второе.
Лекарство, которое я купила по вашему рецепту, оказалось дороже, чем я
рассчитывала. Ну, делать нечего. Хорошо помню эту плоскую склянку с
рецептным хвостом и мутно-жёлтой жидкостью внутри. Помню, с какой надеждой
смотрела я на неё в первый день, и как жгуче возненавидела потом её. Её и
вас.
Прежде всего, на лекарстве было написано: по три раза в день за час
перед едой.
Для человека, обедающего раз в три дня, это создавало некоторые
затруднения. В первые два дня я аккуратно выполняла требование аптечной
склянки и после каждого приёма - точно через час - проглатывала кусок
хлеба. Всё-таки. Но склянка была недовольна. Уже на второй день я
почувствовала такой волчий приступ голода, что, нарушая бюджет, отправилась
в столовку и израсходовала сразу свой недельный фонд.
И однако в эту ночь я не видела даже голодных снов. Голод не давал мне
уснуть. Я проворочалась до утра, глотая обильно подступающую к языку едкую
слюну.
Я и раньше знала, что значит быть в лапах голода, но только сейчас лапы
эти выпустили свои когти. Мне положительно разрывало внутренности. К
следующему вечеру я почувствовала жар и озноб. Жидкость в склянке
медленно - ложка за ложкой - опускалась. Ещё ночь, и нечто снообразное
вернулось ко мне. Но я видела его с раскрытыми глазами. Так, окно моей
комнаты - под светом уличного фонаря - вдруг превращалось в витрину
гастрономического магазина, заставленную всякой снедью. Я прятала лицо под
подушку. От этой желудочной фата-морганы. И плакала, помню, плакала злыми,
скудными слезами. Это было состояние, подводящее к самоубийству. По крайней
мере, я тогда поняла, как это человек сам себя... Спасло меня, может быть,
то, что лекарство в склянке несколькими часами раньше достигло стеклянного
донца, чем моё терпение дна души.
Помню, как я, временами хватаясь за стены, с трудом дошла до ближайшей
аптеки. В руках у меня были: склянка и рецепт. Перед глазами прыгали чёрные,
в красных оторочках пятна. Они то срастались, застилая свет, то разрывались,
обнажая прилавок, ряды бутылочек и пузырьков и вопрошающее пенсне
фармацевта. <Что вот это?> - спросила я, подавая рецепт. Пенсне повисло над