"Ольга Ксенофонтова. Иноходец " - читать интересную книгу автора

Маленькую иголку с неострым, немножко скругленным концом, с изящным
ушком. Простую иголку с хвостиком из тоненькой шелковой (шелковой ли?)
ниточки. Эта игла в дрожащей руке Эрфана была неподвижной картинкой все то
время... пока...
- Не дергайся, - предупредил Эрфан и осторожно положил лиловый алмазик
на переносицу лежащего и спутанного по рукам и ногам парня. - Я буду
стараться, но работа тонкая. Дернешься - лишишься глаза. Потерпишь - и все
будет кра-асиво...
Он так и не сумел потерять сознание. До последнего крика, до последнего
камня.
До последнего стежка. Все время - видеть, чувствовать. Помнить. Еще в
начале развяжись веревки - и Джерри убил бы Эрфана, легко, не задумываясь.
Потом он готов был умолять, обещать все что угодно, как угодно унижаться. А
по завершении... путы были срезаны, а Джерри все еще лежал на камне,
скорчившись, ослепший от слез и крови, обессилевший от мучений. Лежал там и
ночь, и следующий день, и никто не приходил.
В какой-то момент он осознал, что никто и не придет. Гнетущая,
сиротская тишина висела над замком. Все равно как если бы сто глашатаев
протрубили - Эрфана больше нет!
Об этом сказало и Межмирье. Сытое, какое-то ленивое, благостно
расползающееся. Легко скользнувший туда, лежал он, покачиваясь в красноватом
тумане тропы, и ждал стражей. Стражей не было. Долго. Это означало еще один
удар, от которого не оправиться: Эрфан забрал его сердце и растворился в
Межмирье.
Джерри искал зеркало. Ощущения были чудовищны. И отражение не
опровергло их. На отекшей вздувшейся ткани были разноцветными язвочками
утоплены драгоценности. Он не знал, временно ли это, а может, так всегда и
будет - подушка вместо физиономии.
Но зрелище своего недавно родного лица оказалось кошмарным. Плакать не
получалось. Кидаться было некуда. Удивляясь собственному спокойствию, Джерри
подобрал удавку Эрфана, перекинул через любимую крестовину в обеденной зале,
закрепил, встал на стул, одел петлю на шею, оттолкнулся...
Нет, петля не порвалась, не поломалась крестовина, не прибежали слуги
на помощь. Все было гораздо позорнее, правда, Джерри? Ты струсил. Твое
отговаривающееся инстинктом самосохранения сознание услужливо подсунуло
мысль про ножик-выкидушку в поясе. А рука выхватила этот самый ножик, и
спустя секунду конвульсивных подергиваний в воздухе ты уже сидел на полу,
сжимая разрезанную петлю. Тело желало жить. Желало длить себя даже и такой
ценой. Тренированное и наглое, оно стояло на страже своих животных прав.
Ты побежал, Джерри. Потом перешел на шаг. Добрался до кухни, а весь
нехитрый персонал как раз сидел там за ужином. Вопль из их глоток очень
подбодрил тебя. Зеркало не оказалось ни заколдованным, ни кривым. - Я больше
никогда не приду сюда, в этот дом. Никогда, - проговорили распухшие губы. -
А если я и вправду последний, то и никто не придет. Собирайтесь. Я выведу
вас обратно. В обычный мир. Сейчас. Собирайтесь.
Ты вернешься в замок, потому как вспомнишь про лошадей в конюшнях. И
про то, что теплая осень уступит место холодной зиме. Отыщешь первый
попавшийся плащ и сапоги, постоишь на пороге своей норы-комнатенки. И почти
уже уйдешь, но заметишь белый листочек на разобранной кровати. Записка.
Литые буковки знакомого почерка.