"Алан Кубатиев. Деревяный и бронзовый Данте (фрагменты)" - читать интересную книгу автора

Попав в аспирантуру МГУ, читал до изменения зрения, шлялся по музеям -
особенно по Музею искусств народов Востока. Но не по новому, на Суворовском
бульваре, который вообще не музей, а по старому, "шкатулочке", на улице
Обуха... Познакомился со своей будущей бывшей женой, которая для женщины
невероятно много читала фантастики, да еще такой, которой я в глаза не
видел, потому что была напечатана на языках оригиналов, а откуда в тогдашней
Государственной республиканской библиотеке имени Чернышевского, в тогдашнем
Фрунзе, оригиналы Стэплдона, К.С.Льюиса и Воннегута? Спасибо и на том, что
был там замечательный однотомник Вордсворта.
Всесоюзная Государственная библиотека иностранной литературы, в
просторечии Иностранка, была преддверием рая - и остается после всех
изменений до сих пор. Все читанное там сейчас со свистом переводится, но
оригинала все равно не заменяет - прошу считать меня снобом.
И тогда я написал свой второй рассказ, который и стал по-настоящему
первым. Рассказ был более чем так себе, назывался "Несчастный случай",
никогда нигде не издавался, и рукопись таинственным образом уцелела в
бабенковском комоде.
Написан он был во ВГБИЛ, на верхнем ярусе научного зала, куда сейчас не
пускают, потому что там нынче французская библиотека. В Москве теперь мест,
куда не пускают, намного больше, чем при коммунистах.
А тогда там почему-то стояла деревянная статуя Данте в натуральную
величину, а наверх вела винтовая лесенка. По-моему, я туда карабкался только
из-за этой лесенки - мне, выросшему в советской крупноблочной архитектуре,
грезился тут какой-то изыск, едва ли не средневековый...
Под деревянным Данте, ожидая выполнения заказа, я его и накатал. И это
все о нем.

Не сказать, чтобы произошел, говоря по Столярову, "прокол сути", но
что-то изменилось. Кстати, я никогда не называл себя писателем - так меня
называли некоторые люди, а я считал и считаю себя достаточно умелым
литератором. Видимо, я начал входить во вкус обретения новых навыков - это
мне всегда нравилось. Очень легко написалась "Перчатка для перчатки", почти
так же легко вылетел "Книгопродавец" и в первом варианте задумался "Ветер и
смерть". Больше я никогда не писал так легко - я имею в виду фантастику.
Бывшая Будущая Жена - закодируем ее аббревиатурой ББЖ - прочитала
рукописи. Именно рукописи: машинки у меня не было и денег на нее тоже. Да и
печатать я толком не умел, зато писал довольно разборчиво. Потом неспешно
сказала, что училась с Гопманом и что он все знает про фантастику. Вот так я
впервые услышал о Володе.
Гопман пришел к нам в общежитие МГУ. Он был почти молод, жилист, тихо
ядовит и очень тогда здоров. Это сейчас он кочует из больницы в больницу.
Где-то я читал, что астма - это задавленный крик о помощи. Тогда он впервые
развелся, писал диссертацию о Джеймсе Грэхэме Балларде, начинал заниматься
каратэ, и получалось у него крайне прилично. Мы побеседовали, причем я
слегка трепетал, и Гопман прочитал мои рукописи.
Одновременно или почти одновременно меня впустил в свою жизнь Георгий
Иосифович Гуревич. Он выступал тогда в Центральном доме культуры МГУ на
"Субботних встречах по интересам", и после встречи я подошел к нему. Седой,
яркоглазый, чуть язвительный, меня он тем не менее принял, однако
предупредил: "Знаете, ведь с публикациями я помочь не могу!" И тогда я