"Андрей Кучаев. Sex Around The Clock. Секс вокруг часов" - читать интересную книгу автора

хорошо! Продолжайте в том же духе! Это лучше, чем водку пить!"
Смущенные соискатели пятились к выходу и краснели. Композитор, затворив
дверь за очередным симфонистом, добавлял: "А то сопьетесь и умрете под
забором, как Мусоргский!"

Началась другая жизнь, московская и послевоенная, совсем непохожая на
прежнюю, питерскую, долго дышавшую воспоминаниями о жизни петербургской и
петроградской...
Еще со времен войны стали снимать довольно много фильмов, вождь любил
кино, композитор неплохо зарабатывал, но при этом страшно ругался, он кино
терпеть не мог. Все-таки кино как-то особенно противоречило музыке, как ее
понимал Жданович. Музыку кинематограф использовал, как школьники используют
цветные карандаши при раскраске контурных карт: один примитив дополняется
другим, оставляя в стороне всю земную красоту.
Наглядность особенно бесила Ждановича. Все прекрасное не имело
видимости. Живопись он любил только тогда, когда она передавала чувственный
элемент. Образ, напоминающий не нечто, а вполне конкретную действительность,
своего рода изо-новояз. Особенно поэтому любил он фотографию. Хотя сам
терпеть не мог фотографироваться, ему казалось, что фотограф работает почти
по тем же рецептам, что и рентгенолог.
Одно время он собирал фото того наивно-фривольного характера, который
теперь заменила порнография: ему они напоминали давний образ,
"Тодесшпрунг", - непорочный вход в другую жизнь. Разумеется, здесь мы
упрощаем. Для простоты. У него был большой альбом с застежками, в каких
хранят семейные фото, там этих "бездн", "входов" в разных вариантах было
полно, но родили они в композиторе чувства, прямо противоположные тем, на
которые рассчитывали фотограф и торговец: его до истерики смешила
примитивность и... остроумие, чья-то издевка, которая заворожила на века
сильную половину рода человечества этим капищем, входом. "При Микеланджело
было иначе!" - шептал он и подмигивал кому-то.
Надо сказать, что в стране на большинстве фотографий в то время был
один человек. "Тоже с усами!" - усмехался гений.
Композитор не мог не натыкаться на них повсюду, как и все остальное
население. Что он думал по этому поводу?
Неизвестно. Формально он ответил жестом, который мог быть расценен, как
патриотический и верноподданический, ибо посвящался очередной годовщине
Революции и конкретно одному из ее бесконечных этапов. Выполнен он был в его
обычной новаторской манере. Это был концерт для двух фортепьяно с оркестром.
Композитор словно намекал, что "беззвучное" исполнение такой вещи будет
выглядеть комично. Он надеялся, что шутка будет понята, и позволят
нормальное исполнение нового опуса. А вождю этот комизм как раз и пришелся
по душе. Он приказал разрешить исполнение все в том же "беззвучном"
варианте. Композитор был в смятении. Сначала он притворился больным, чтобы
не ехать на премьеру.
Потом передумал, поехал. Он весь измучился, слушая. Два концертных
рояля честно стояли на сцене консерватории, два пианиста трудились над ними
до седьмого пота... не производя ни звука! На сцене присутствовал и оркестр,
составленный из героев войны и тыла. Были среди них и калечные: кто без
руки, кто без ноги. Эффект, конечно, был. Но какой-то странный эффект:
словно показывали со сцены фокус, или давали сеанс магии, вроде тех, что