"Андрей Кучаев. Sex Around The Clock. Секс вокруг часов" - читать интересную книгу автора

сестрой? И сердились, что у них так ни до чего не дошло.
- Это ты сердилась! Это ты, ты сердилась! А у них так ничем не
кончилось! Ничем не кончилось!
- Ты сердился! Сердился! И кричал: "Пошлость! Пошлость!! Пошлость!"
- И сейчас скажу, и сейчас - буржуазные искажения и вражеские
измышления! Партия большевиков это осуждает и... не приветствуют!
Реакционная литература! Нам чуждо такое искусство!
Они засмеялись, оба раскраснелись, в ванной было душно, пар поднимался
от горячей воды.
- Обними меня! - вдруг сказала Маша. - Обними и поцелуй!
Она проговорила это капризно, как когда-то, когда помыкала им, и он не
мог ей ни в чем отказать. Сейчас она пустила в ход эти же чары, и ему сейчас
казалось такая ее манера прелестной, хотя и диковатой.
Он неловко обнял ее, мокрую и очень родную голову и поцеловал, неловко
и неумело.
- Да кто ж так целуется! Теперь понятно, почему ты не женат! - она
притворно нахмурилась, напряжение прошло. - Дай халат и хватит на меня
пялиться! Ты заставляешь меня краснеть! - она щелкнула его по переносице,
как когда-то, это был "их" жест - щелчок по дужке очков на переносице.
Они ужинали, пили водку и смеялись. Пытались вспомнить, как Музиль
сформулировал конец страсти: "Тогда от возлюбленной или возлюбленного
остается только шляпный болван..." Там была мысль о случайности
"напяленного" любовной страстью на болванку временного облика. С
отрезвлением он исчезал, тогда и оставался опять пустой "шляпный болван"!
- Он, этот Музиль, пошляк, зря на него так многие молятся! Чуждый
советскому человеку идеалист. Другое дело наши: Толстой, Горький, он же
Пешков! Для писателя не очень подходит - "Пешков"! Помнишь, "Девушка и
смерть"? Она ведь "посильней, чем Фауст Гете!" Другое дело - Достоевский!
Хотя он мракобес и религиозный фанатик. Это осложняет его понимание
пролетариатом! Но я люблю Лескова! Хоть он и пришел к реакционной идеологии!
Подать нам сюда реакционную идеологию! - композитор шлепал сетру, она
смеялась и уворачивалась.
Детские игры в железный век.
Сестра знала его самого, его манеру выражать свои мысли, любила его
таким и понимала.
И он понимал, что никогда у него не будет женщины ближе. Но ведь она,
сестричка - какая же она женщина?
"Нет, нет, Музиль нагородил - какие еще страсти, если сестра!
Глупости!"
- Вот бы если ты мог на мне жениться! - смеялась она, угадывая его
мысли.
Как Лева Толстой, он инстинктивно искал женщину, в плотском отношении
не слишком притягательную, чтобы и там была невозможность плотского греха.
Ведь Толстой, позволив себя окрутить Софочке Берс за три недели, так и не
понял, зачем он женился именно на ней, в которой чаровала его только
молодость - семнадцать лет против его тридцати четырех! Чем кончилось -
известно. Дал ей читать "Крейцерову сонату". И убежал. В ночь его побега она
бросалась в пруд: "Графиня изменившимся лицом бежит пруду..."
Убежал в простуду, в смерть. Только туда можно убежать от плотского.
А, быть может, выбирала природа, инстинкт продолжения рода!