"Андрей Кучаев. Sex Around The Clock. Секс вокруг часов" - читать интересную книгу автора

Он втайне радовался этому: если уж кто клюнет на него в таком
положении, то только влюбленная и надежная подруга!
Был ли он сам влюблен? Очень трудно сказать. На музыке это не
отразилось, скажем сразу. Она стала еще трагичнее с одной стороны, еще более
зловещая ирония прорывалась иной раз - с другой. И мерещился некий
сатанинский хохот, танец на гробах сквозь слезы - с третьей стороны, если
она, эта третья сторона существует. Это было прощание с трагедией молодости.
Трагедией сексуального одиночества.
Уже было сказано, что наш герой в высоком чувстве обладания Красотой
сразу же усматривал, провидел тягостный момент ее потери. Ранее предположили
мы, что это и являлось для композитора внутренней, скрытой целью обладания -
ведь в потере сокрыто расставание с низменным, плотским, что неизбежно
связано с физическим обладанием - а о целомудрии Ждановича тоже было сказано
немало, - но и нельзя забывать, что он всегда стремился упростить проблему
внешне, переложить ее на нормальный здоровый язык, освобождая место музыке,
которая одна занимается возвышенным и скрытым - забывать об этом тоже было
бы ошибкой! Он хотел простой любви, простых отношений, простой семьи и
простых человеческих детей. (Он отбрасывал до поры тот призрак догадки о
возможности "непорочного" зачатия, ибо оно выглядело пока
противоестественно, что для него было табу). Кто назовет это мещанством,
ошибется - более далекого от мещанского быта человека трудно было отыскать.
Тяга к чистоте и простоте формы в его понимании требовала элементарной
чистоты и в любви, и в ее воплощении.
Знал ли он, что такое любовь?
То-то и оно, что не знал. У него были два момента сближения с
драгоценной материей любви. Один - там, на лестнице. Тогда, минуя любовь,
чуть не прозвучал ее финал.
Другой момент растянулся - любовь все никак не могла начаться. В
детстве - потому что это была сестра, родная кровь без пола и возраста. И
позже, когда он сжал в обътиях женщину, которая была все той же сестрой, то
есть близкой до недоступности!
Если любовь в этом мире была невозможна, оставался долг. Он состоял в
том же, в чем и у всех людей. Ему было по душе все, что было нормально, "как
у людей". И в эту минуту он-то и встретил "единственную". Сестра, незадолго
перед тем вернувшаяся из ссылки, была за него рада. Ее, кстати, заставили
отречься от шведского мужа.
Они и тогда жили одним домом. Долгие дни могли проводить вместе, не
говоря друг другу ни слова. Они настолько были одним, единым, целым, что
начать говорить могла одна, а другой - продолжить, не задумываясь. Они
слушали приемник "Телефункен" с проигрывателем, последние известия и
пластинки с собакой, сидяшей перед микрофоном. Гений затыкал уши, когда
звучал Скрябин: "Очень от него пачулями пахнет!" Пачулями душилась сестра,
Маэстро немножко смеялся и над ней.
Сестра рассказывала ему историю своего развода, то, как она слегка
обманула бывшего супруга и теперь была совладелицей солидной недвижимости.
Он смеялся, напоминая, что смощенничать их подучил все тот же Робер Музиль в
своем знаменитом романе.
Иногда они позволяли себе возвращаться к тем "романным" минутам, и
сидели часами в саду на снятой в Павловске даче, не двигаясь, обмениваясь
репликами, понятными только им двоим: это были цитаты из тех совместно