"Лев Куклин. Операция "снег" (детск.)" - читать интересную книгу автора

маленького мореплавателя не так сильно, как в первый раз, в постели с
прохладными металлическими шарами на спинке, прижимаясь к теплому и
надежному боку отца.
- И вот он стал откалывать ножом дощечку от ящика: а вдруг там найдется
что-нибудь съедобное? И еще - где взять воду? Как узнать, в какой бочке
находится вода, а не ром, например, керосин или подсолнечное масло?
- Вот если бы на них было написано... - вздохнул я. - Как на вывесках в
магазинах...
- А как бы ты прочел? Ты же не умеешь читать надписи?
Вдруг отец хлопнул себя ладонью по лбу, вскочил и, шлепая босыми
ногами, в одном белье наклонился над нашим учебным полигоном, расстеленном
по паркету. До сих пор так я и помню его: высокого, темноволосого, в нижней
рубашке и кальсонах с тесемочками, азартно рисующим что-то, сидя на
корточках.
Я уже упоминал, что отец прилично рисовал. И на этот раз он прибегнул к
выразительному, наглядному рисунку. Почти во всю ширину нашего рулона он
нарисовал схематически разрез корабельного трюма со шпангоутами и дощатой
обшивкой. Слева он нарисовал ящики, стоящие пирамидой друг на друге, а
справа - бочки и бочонки, с клепкой и обручами, как полагается. На самом
большом ящике и на самой большой бочке он что-то написал - какие-то
незнакомые мне слова, потому что я только постигал трудную науку чтения по
складам. Кроме того, еще одно слово было написано на обломке доски, прибитом
поперек трюма...
Но что это были за слова?!
- Вот представь себя на месте этого мальчика... - задумчиво сказал
отец. - В жизни всякое может случиться... Вот здесь надписи. Буквы ты
знаешь. Думай!
Но, так и не успев ничего подумать, я заснул. А ночью, конечно, мне
снился темный трюм, набитый загадочными ящиками и пузатыми бочками, и мне
отчетливо мерещилось, что я умираю от жажды и никак не могу проковырять
дырочку в крепкой смоленой дощечке, а мою кроватку с боковыми сетками, чтобы
я не вывалился, раскачивало, словно настоящее судно...
Утром, когда взрослые ушли на работу, я лег на пол, положил рядом - на
всякий случай! - свое верное деревянное ружье и стал думать. Думать было
очень трудно! Все три слова кончались одинаково - буквой "а". И еще там были
буквы, все до одной знакомые: "о", "д", "в", "б" и "е". Например, "а" и
"б"... Это те самые: "а" и "б" сидели на трубе... А другие что делали? "Д" и
"а"... "д" и "а", соображал я. Выходит "да"! Да-да-да! Да-да-да! А еще на
ящике буква "е"... "Е" и "д
Я повторял слово по слогам уже правильно, но смысл его существовал пока
отдельно, ускользал от меня. Но почему эта надпись на ящике? Наконец...
- Е-да! Е-да!! Еда!!! - завопил я. - Получается "еда"! Я не умру с
голода! В ящиках - еда! После этого оставалось делом нескольких минут
установить, что на бочке написано "Во-да", а на обломке доски поперек трюма,
как угроза - "Бе-да!"
- Не беда! Я умею читать! - орал я, и приплясывал, и палил в честь
своего открытия из пистонного ружья, и от этих победоносных салютов я
чувствовал, что взрослею на глазах. И нечаянно, почти сами собой, слова,
нарисованные отцом на рулоне обоев, слова, которые целый день я вертел на
языке то так, то эдак, выстроились в стройную ритмическую цепочку: