"Алексей Николаевич Кулаковский. Сад " - читать интересную книгу автора

Придется, пожалуй, завтра проведать своих питомцев. А ты куда ездил на такой
коняшке?
- Всюду, брат, нужно поспеть. Своими ногами везде не выбегаешь. Один я,
считай... От председателя нашего - ты же знаешь Никифора Хавусту - толку
мало. Вот и ездил звать бригадиров сегодня на правление.
Хотел было Нестор спросить у Игната, кто это растащил колхозную солому,
почему на гумнах не осталось и горстки хорошего сена. Да разве Севрук
ответит что-либо путное?
Может быть, поэтому спросил неожиданно для Игната совсем о другом:
- А зачем это, человече, ты испортил так животное?
Игнат, удивленный таким вопросом, растерялся, потом, глянув на
лошаденку, уставился на Нестора:
- Как это испортил? - Сам Игнат уже так привык к куцему хвосту лошадки,
что не замечал его и не мог догадаться, о чем говорит Нестор. - Как это
испортил? - переспросил он.
- Мало, что заездил, так еще и хвост обкарнал. Летом издохнет она: овод
заест.


Когда поздним вечером Нестор пришел в колхозную канцелярию, Севрук
говорил о полеводстве. На широком, заляпанном чернилами столе справа и слева
от Севрука лежали кучками исписанные бумажки. Одна кучка была больше другой,
а он брал из меньшей новую и новую бумажку и, едва глянув на нее,
перекладывал на другую сторону, поближе к лампе.
Появление Нестора вызвало у Севрука новую мысль: почему бы не назначить
садовода полеводом? Кто знает, сколько времени доказывал бы Севрук
целесообразность такого предложения, если бы в канцелярию не вошла старая
Федосиха. Ее привел колхозный сторож, чтобы показать правлению свою
бдительность, - ведь дошло уж до того, что Севрук как-то позвал его в
правление и долго распекал за то, что с гумна растащили всю мякину. В
фартуке у Федосихи было пригоршни две какой-то трухи. Сторож, подойдя к
столу и обращаясь, главным образом, к Игнату, стал докладывать, что он
поймал старуху с этой трухой около гумна, но он уверен, что она была и на
гумне, и не раз даже была.
Федосиха клялась, что на гумне она не была, а насобирала у подворотни
того-сего - там насыпалось, когда привозили сено да солому, - надо же
чем-нибудь кормить корову. Сторож продолжал настаивать на своем. Старуха
заплакала, потом, отстранив рукой сторожа, подошла ближе к столу и высыпала
на пол, куда падал свет лампы, всю труху.
- Смотрите, смотрите! Вот что я пригоршнями насобирала возле гумна, оно
же мокрое все.
Заметив недобрую усмешку Севрука, она закричала:
- Да подавитесь вы этой мякиной! Пусть моя корова издохнет с голоду -
не пойду больше... А жена Игната пусть тащит с гумна мешками!
Услышав эти слова, Севрук изменился в лице.
- Прикуси язык! - закричал он. - Ты думаешь, как при немцах все тут
волокла, тащила, так и теперь? Нет, слышишь, приструним, под суд!
Нестор Селивестрович смотрел на Федосиху, на ее мокрый фартук, из
которого она только что высыпала труху, и думал: "Сколько народу в
Белоруссии разорено фашистами! Не от доброй жизни пошла Федосиха собирать