"Алексей Николаевич Кулаковский. Немко " - читать интересную книгу автора

повыше уха, так тот - кувырк в грязь!
Часа через два прилетают мотоциклисты и окружают деревню. Солдаты с
автоматами шлепают по грязи, выгоняют всех, и старых и малых, на сухой бугор
в конце села, где стоит старый Павлов сруб. Сошлись мы - и видим: лежит
убитый подлюга на грузовике, часовые на карауле у трупа стоят. А рядом ходит
взад и вперед по бугру ну точно такой же самый подлюга, только еще живой.
Ходит и глазом не поведет на нас, все о чем-то думает. Потом повернулся к
нам, заложил руки за спину и тихо, словно с глазу на глаз, заговорил
по-русски, что немцы, значит, люди добрые, что они, видишь, никого не
трогают, пока их не заденут... Потом подал знак. Выскочили автоматчики,
выстроились, наставили на нас дула. Женщины - в плач, а мы стоим. Мой
Филипка прижался ко мне, дрожит, бедный. "Ой, дедуся, - шепчет, - стрелять
будут!" - "Молчи, - говорю, - внучек, молчи..."
А фашистский гад опускает руку в перчатке и вынимает пистолет из
кобуры. "Я буду считать до трех, - говорит. - Если за это время не выдадите
того бородатого бандита, всех вас перестреляем, а деревню сожжем".
И начинает: раз - и выстрел в воздух, два - и опять выстрелил, три...
Женщины голосят, дети плачут, глядят, бедные, на ружья и прикрываются
ручонками. Филипка вцепился в меня и так дрожит, дорогой, что у меня сердце
заболело. Я легонько беру его за руки, отвожу в сторону, а сам выхожу на три
шага вперед. "Я, - говорю, - убил того злодея".
А сам стою и гляжу фашисту прямо в глаза. Два солдата зашли сзади и
уткнули дула мне в спину. Вылезает один из машины, разглядывает меня -
бороду, одежду, - потом кивает головой: да, значит, тот самый.
Подходят еще двое с автоматами, чтобы связать мне руки, а Филипка как
закричит, бедный, как заревет, да ко мне... Слышу, за спиной у меня женщины
плачут... И вдруг... - у меня даже оборвалось все внутри и ноги
подкосились - оглянулся я, - вижу: Немко идет к машине. Я ему головою мотаю,
а он чуть не бегом ко мне, расталкивает немцев и бьет себя рукою в грудь: я,
мол, тот самый.
Так и погиб наш Павел, вечная память ему. А я до гроба не забуду его
глаз - огонь в его глазах сиял, - когда он стоял у своего сруба и смотрел на
врагов, не забуду его голоса...
- Какого же голоса, когда он немой был? - перебил я.
- Все слышали... - возразил старик. - Павел протянул руку к нам, и
золотое колечко блеснуло. Потом он заговорил, и все это слышали. Никто не
понял, что он сказал людям, только все навеки запомнили его голос. Спроси у
моего Филипки, если не веришь.
Так и теперь в нашей деревне все верят, что Немко заговорил перед
смертью.

1946