"Геомар Георгиевич Куликов. Спокойствие не восстановлено (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

где деку сменит, новый гриф поставит, - глядишь, гривенник или
пятиалтынный, а то и четвертак в кармане.
Через год дед Семен получил согласие Никольских господ платить оброк.
А через три - перевез в Москву семью; двоих сыновей с женами и внуков. К
тому времени он снимал угол у Сухаревки и той же Сухаревкой жил. Поначалу
туго пришлось с семьей. Перебивались с хлеба на квас. Сиживали, случалось,
голодные. Однако приловчились к московскому бытию. Завелась своя
клиентура. Дед Семен был строг в работе к себе и сыновьям. Брал плату
весьма умеренную. Потому всякий, кто обращался к нему хоть однажды, шел и
во второй раз и посылал знакомых.
В то далекое время в одном из переулков подле Сухаревской площади был
уже магазин и мастерская музыкальных инструментов Семена Яковлева, о чем
оповещала вывеска с намалеванными крест-накрест скрипкой и гитарой, под
которыми, не без труда узнаваемое, живописано было фортепиано с
пояснительной надписью: <Настройка>.
Магазин из тех, коим несть числа по Москве. Маленький, тесненький.
Переднее помещение - дверь с колокольчиком - и было, собственно,
магазином. Вторая комната днем служила мастерской, ночью - спальней.
Третья - кухонка, на которой хозяйничали и вечно скандалили невестки.
Гошка попал в Москву неполных пяти лет от роду и деревню забыл почти
совсем. Ему казалось, что и родился он в этом самом доме, в этой самой
мастерской, пропитанной запахами дерева, стружек, кожи и клея. А то, что
до нее, словно было не явью, а туманным сном.
И сколько помнил себя, звучал в ушах скрипучий дедов голос:
- Идолы! Разорители! На барщину захотели?
Из разговоров взрослых и их рассказов Гошка знал, что то скудное
существование, которое вела семья, где каждая копейка, истраченная на
обувь или одежду, считалась мотовством и где кормились чуть не
впроголодь, - дар небесный по сравнению с той жизнью, что ждала их в
имении, если задержан будет оброк Никольским барам.
Самыми тревожными днями были те, когда в Москву приезжал триворовский
приказчик - управляющего уже не держали. Среднего росту, в летах,
красномордый, с пегой бородой и бесцветными неподвижными глазами,
прозвищем Упырь - он нагонял панический страх даже на крепкого,
изворотливого деда. Принимали его с великим почетом, старались исполнить
каждое желание и терзались трудной задачей: плохо встретишь - обидится,
затаит зло, излишне широко - как бы не накинул оброка. Шипел гусем на
невесток дед, отдавая приказания, чем потчевать гостя. А Упырь сидел за
столом величественный, точно восточное божество, и молчал, повергая всех в
трепет. Впрочем, недоступность Упыря была относительной. Он был глух к
слезным мольбам и горючему горю, однако тотчас обретал слух, едва начинали
позвякивать рубли-полтинники. Шарил мертвенным взглядом по магазину и
мастерской, ощупывал одежку и обувку Яковлевых не столько в интересах
Никольских господ, сколько своих собственных. Гошка знал, хотя оброк и
остается тяжелым, в любую минуту он может, по единому слову Упыря,
сделаться и вовсе непереносимым. И против этого было только одно
средство - умаслить, ублажить Упыря. И не разговорами, и даже не
угощением - деньгами и только деньгами. Оттого был скуп и скареден до
чрезвычайности дед, потому и была утаенная полушка самым, в его глазах,
страшным преступлением.