"Милан Кундера. Пусть старые покойники уступят место молодым покойникам" - читать интересную книгу автора

ответ на ее упреки, что ее, мол, заранее не предупредили о необходимости
срочно продлить аренду, ей сказали, что кладбище небольшое и что старым
покойникам приходится уступать место молодым.
Негодуя и превозмогая рыдания, она укорила их в полном пренебрежении к
таким понятиям, как человечность и уважение к людям, но тут же осознала, что
разговор бесполезен и, так же как она не смогла воспрепятствовать смерти
мужа, она бессильна помешать и его второй смерти - смерти "старого
покойника", которому теперь запрещено существовать даже как покойнику.
А в городе к ее печали стало примешиваться и чувство тревожной
озабоченности: как объяснить сыну исчезновение отцовской могилы и
оправдаться перед ним в своем упущении. В конце концов ее придавила
усталость: чем заполнить долгие часы до отхода поезда? В городе уже не
осталось друзей, да и сам город так изменился за прошедшее время, что уже
ничто не тянуло к сентиментальной прогулке: некогда знакомые места предстали
перед ней в совершенно чужом обличии. Вот почему она с благодарностью
приняла приглашение неожиданно попавшегося на ее пути старого (полузабытого)
друга: в его доме она смогла вымыть руки, а потом, сидя в мягком кресле
(болели ноги), осматривать комнату и слушать, как в отгороженной ширмой
кухоньке булькает кипяток для кофе.

3

Когда ему стукнуло тридцать пять, он вдруг обнаружил, что на темени
заметно поредели волосы. Это была еще не явная лысина, но она уже вполне
обозначилась (под волосами просвечивала кожа): да, лысина неминуема и
близка. Конечно, смешно из-за поредевших волос делать великую драму, однако
он понимал, что с появлением лысины изменится и лицо, а стало быть, и жизнь
его теперешнего облика (причем без сомнения лучшего) близится к концу.
И тут он стал размышлять над тем, каковы же, собственно, плоды жизни
этого его ускользающего (волосатого) облика, что этому облику довелось
испытать и чем насладиться. И нашего героя ошеломило сознание, что хорошего
было всего ничего; эта мысль вогнала его в краску; да, стало стыдно: какой
позор прожить на земле так долго и испытать так мало!
Что, впрочем, он имел в виду, говоря себе, что испытал так мало? Мыслил
ли он под этим путешествия, работу, общественную деятельность, спорт,
женщин? Вероятно, он подразумевал под этим все, но главное, конечно, женщин.
Ибо если в иных сферах его жизнь и была удручающе убогой, то вины своей он
тут не чувствовал: не виноват же он в том, что его профессия малоинтересна и
бесперспективна, что для путешествий нет ни денег, ни благосклонных кадровых
рекомендаций, не виноват же он, наконец, и в том, что в двадцать лет
повредил мениск и вынужден был бросить любимые виды спорта. Однако мир
женщин был для него миром относительной свободы, и уж здесь ему не на что
было пенять; нечем было отговариваться; здесь он мог проявить свои богатые
возможности; так женщины стали для него единственным оправданным мерилом
полноты жизни.
Да вот беда: именно с женщинами дело почему-то не ладилось: до двадцати
пяти (хотя он был привлекательным юношей) его сковывало волнение, потом он
влюбился, женился и в течение семи лет убеждал себя, что в одной женщине
можно обрести эротическую бесконечность; затем развелся, апология женской
единичности (как и иллюзия бесконечности) растаяла, и на ее место пришло