"Владимир Кунин. Привал " - читать интересную книгу автора

собачий лай...
Во дворе фольварка герра Циглера огромный пес захлебывался злобным
хриплым лаем. Он был привязан коротким сыромятным ремнем к небольшому
колесному трактору и рвался как безумный. В ярости он грыз ремень,
становился на задние лапы, крутил головой, хрипел в ошейнике, передними
лапами старался стащить ошейник через голову и снова начинал грызть
сыромятину.
Наконец ремень не выдержал и лопнул. Гигантскими прыжками собака
помчалась к хозяйскому дому. У самых дверей она словно наткнулась на
невидимую преграду. Шерсть на загривке у нее встала дыбом, она попятилась, и
злобное рычание неожиданно перешло в жалобный, испуганный щенячий визг.
Из-под тяжелых дубовых дверей на каменные ступени медленно растекалась
кровавая лужа. Пес заскулил, закрутился, стараясь не ступить в эту лужу, а
затем уперся передними лапами в тяжелую дверь и распахнул ее, как делал это,
наверное, сотни раз.

По проселочной дороге катился открытый трофейный "опель-адмирал". В нем
рядом с шофером сидел командир танкового полка майор Мечислав Шарейко. Он
был в комбинезоне и шлемофоне - только что пересел из головного танка в свою
машину. Между ног у него стояла обычная танковая рация двусторонней связи с
длинной антенной.
За ним шли его танки на исходные позиции для будущего наступления. Дел
у Шарейко было до черта - нужно вывести танки на исходные, рассредоточить
их, закамуфлировать, обеспечить личный состав питанием, ночлегом... Да мало
ли дел у командира танкового полка, которому еще смерть как хочется
вернуться в город хотя бы к вечеру!
По обочинам дороги тянулись повозки с переселенцами и беженцами.
Плакали дети, кричали женщины, переругивались хозяева повозок. Шли по дороге
оборванные югославы, болгары, венгры. Брела из концлагеря стайка еврейских
женщин, закутанных в какие-то невообразимые лохмотья...
Шел русский солдат из плена. Тощий, землистый, с седой клочковатой
щетиной на впалых щеках. Не было у него ничего, кроме старой расхристанной
шинели без хлястика и погон на плечах, а в руке - скрипка без смычка. Шел
солдат и с каменным лицом тренькал на скрипке, словно на балалайке: "Ах ты
сукин сын, камаринский мужик..." В застывших блеклых глазах - тоска
смертная. Хоть и выжил, хоть и музыка есть, хоть и к своим возвращается.
Что-то теперь будет?..
Рядом с ним медленно, стараясь не обогнать, ехал на велосипеде
трубочист из лужицких сербов. Был он в черном цилиндре, в черных штанах и
старом черном курцфраке. И со всеми своими профессиональными инструментами -
метелкой, гирей на длинной веревке, ковшом для выгребания сажи на складной
ручке... Все пытался втолковать русскому солдатику, что он не немец, а серб.
Но "лужицкий". Они тут уже лет триста живут, в районе Одры и Шпрее. Дескать,
тоже славянин и очень хорошо понимает...
Но солдатик молчал, все только вперед смотрел пустыми исплаканными
глазами. И шел. "Ах ты сукин сын, камаринский мужик..." Что же теперь с
тобой будет?..
Но и скрип повозок, и плач детей, и ругань, и песни, и болтовня
лужицкого серба - все тонуло в могучем танковом грохоте. Сквозь него были
только слышны время от времени далекие орудийные раскаты. Там, впереди,