"Елена Купцова. Другая жизнь " - читать интересную книгу автора

- Да говорю тебе, не знаю.
- Между прочим, это уже ответ.
Вадим задумался. А ведь он, пожалуй, прав.
- Об одном прошу, по старой дружбе, скажи мне первому, чтобы я знал,
что мне делать дальше. Не хочу перебегать тебе дорогу.
Этот разговор накрепко засел у него в памяти. Арсен случайно облек в
слова то, что подспудно бродило в нем. Настало время решать.
- Ты точно не поедешь со мной?
- Ты же знаешь, что я терпеть не могу деревню. Куда я там - на своих
каблуках.
Это точно, усмехнулся про себя Вадим. Со шпильками она не расставалась,
только что не спала в них. Компенсировала недостаток роста. Как будто это
имеет какое-то значение.
- Значит, так тому и быть. Счастливо тебе повеселиться. Привет Арсену.
- Вадим!
Но он уже дал отбой.
Ступеньки тихо поскрипывали под ногами. Маша поднялась к себе в
"скворечник", в уютную маленькую комнатку под крышей и, стараясь не шуметь,
пододвинула стул к столу. Внизу свет уже погас. Значит, мама легла спать. Ее
милая, усталая, красивая мама. В последнее время астма все больше мучила ее,
она быстро уставала, задыхалась от малейшего резкого движения.
Это не всегда было так. Когда они еще жили в Можайске и отец был с
ними, жизнь была совсем другая. Мама была весела, легка, все напевала
что-то, как птичка. Лишь по весне, когда начиналось цветение деревьев, она
слегка затуманивалась, подкашливала и подшучивала над собой. "Опять мой
органчик завелся", - говорила она, прислушиваясь к тихим хрипам в груди. У
мамы внутри органчик. Как необычно! Если послушать повнимательнее, можно
услышать фугу Баха. Для Маши это было как занимательная игра.
Ее отец был художником. Писал картины для местного Дома культуры,
оформлял демонстрации, рисовал плакаты. В заказах недостатка не было. Маша
хорошо помнила его, высокого, красивого, всегда такого уверенного в себе.
Потом в стране грянули перемены. Как-то разом перестали заказывать
портреты и плакаты, и он оказался не у дел. Было несколько предложений
оформить ресторан или кафе, но он каждый раз гневно отказывался. Как это он,
Павел Антонов, станет писать для питейного заведения? Неслыханная наглость!
Она до сих пор вспоминала их приглушенные разговоры на кухне, когда они
думали, что она уже спит. Мама все уговаривала его согласиться, мол, ничего
унизительного в этом нет. И его вдруг незнакомый, взлаивающий голос в ответ:
- Что ты, женщина, понимаешь в искусстве?
- Но, Паша, пойми, туда же люди будут приходить. Им хочется, чтобы было
красиво.
- Дура, разве это люди?!
Он никогда раньше не разговаривал с мамой так. И Маша понимала, что он
опять пьян. Он и прежде любил выпить, иногда помногу, но всегда со вкусом.
Никогда не становился гадок и груб.
Теперь все изменилось. Будто черная волна накатывала. Лицо его
становилось неузнаваемо, страшное, багровое, с ненавидящими мутными глазами.
Сейчас, став постарше, Маша знала, как это называется. Отчаяние. А тогда
лишь терялась в догадках, холодея от ужаса.
Он пытался писать, почему-то все время лошадей. Так же мутно и