"Александр Куприн. Как я был актером" - читать интересную книгу автора

прислугой, размахивал руками и, выпив рюмку доппель-кюммеля, притворялся
отчаянным кутилой. Котелок у него был для лихости на боку.
- Может быть, огуречика? Как это по-русски говорится? Значит, эфто без
огуречика никакая пишшыя не роходит. Так? А водочки? Пожалуйста, кушайте...
купайте до конца, прошу вас. А может быть, беф-стро-анов? Здесь отлично
готовят... Пест! Человек!
От большого куска горячего жареного мяса я опьянел, как от вина. Глаза
у меня смыкались. Веранда с огнями, с синим табачным дымом и с пестрой
скачкой болтовни, плыла куда-то вбок, мимо меня, и я точно сквозь сон
слышал:
. - Пожалуйста, кушайте еще, господа... Не стесняйтесь. Ну, что я могу
с собой поделать, когда я так люблю искусство!..


XIII


Но приближался момент развязки. Питание одним чаем с черным хлебом
отзывалось на мне болезненно. Я стал раздражителен и часто, чтобы сдержать
себя, убегал с репетиций куда-нибудь подальше в сад. Кроме того, я давно уже
распродал все мое белье.
Самойленко продолжал терзать меня. Знаете, иногда бывает в закрытых
учебных заведениях, что учитель вдруг ни с того ни с сего возненавидит
какого-нибудь замухрышку-ученика: возненавидит за бледность лица, за
торчащие уши, за неприятную манеру дергать плечом, - и эта ненависть
продолжается целые года. Так именно относился ко мне Самойленко. Он уже
успел оштрафовать меня в общей сложности на пятнадцать рублей и на
репетициях обращался со мною по крайней мере как начальник тюрьмы с
арестантом. Иногда, слушая его грубые замечания, я опускал веки и видел у
себя перед глазами огненные круги. Валерьянов теперь уже совсем не
разговаривал со мной и при встречах убегал от меня со скоростью страуса. Я
служил уже полтора месяца и до сих пор получил всего-навсего один рубль.
Однажды утром я проснулся с больной головой, с металлическим вкусом во
рту и с тяжелой, черной, беспричинной злобой в душе. В таком настроении я
пошел а репетицию.
Не помню, что мы ставили, но помню хорошо, что в моей руке была
толстая, сложенная трубкой тетрадь. Роль свою я знал, как и всегда,
безукоризненно. В ней, между прочим, стояли слова: "Я это заслужил".
И вот пьеса доходит до этого места.
- Я это заслужил, - говорю я.
Но Самойленко подбегает ко мне и вопит:
- Ну кто же так говорит по-русски? Кто так говорит? Я это заслужил!
Надо говорить: я на это заслужил! Без-здарность!
Побледнев, я протянул было к нему тетрадку со словами:
- Извольте справиться с текстом...
Но он выкрикнул горлом:
- Плевать я на ваш текст! Я сам для вас текст! Не хотите служить -
убирайтесь к черту!
Я быстро поднял на него глаза. Он вдруг понял все, побледнел так же,
как и я, и быстро отступил на два шага. Но было уже поздно. Тяжелым свертком