"Александр Куприн. Как я был актером" - читать интересную книгу автора

встретиться в этом городке с одним моим другом, с настоящим, царство ему
небесное, истинным другом, у которого, однако же, была жена, которая, по
обыкновению всех жен наших истинных друзей, терпеть меня не могла. И у него
и у меня было по нескольку тысяч, скопленных тяжелым трудом: он, видите ли,
служил много лет педагогом и в то же время страховым инспектором, а я целый
год счастливо играл в карты. Однажды мы с ним набрели на весьма выгодное
предприятие с южным барашком, и решили рискнуть. Я поехал вперед, он должен
был приехать двумя-тремя днями позже. Так как мое ротозейство было уже давно
известно, то общие деньги хранились у него, хотя в разных пакетах, ибо мой
друг был человек аккуратности немецкой.
И вот начинается град несчастий. В Харькове на вокзале, пока я ел
холодную осетрину, соус провансаль, у меня вытащили из кармана бумажник.
Приезжаю в С. (это тот самый городишко, о котором идет речь) с той мелочью,
что была у меня в кошельке, и с тощим, но хорошим желто-красным английским
чемоданом. Останавливаюсь в гостинице - конечно Петербургской - и начинаю
посылать телеграмму за телеграммой. Гробовое молчание. Да, да, именно
гробовое, потому что в тот самый час, когда вор тащил мой бумажник -
представьте, какие шутки шутит судьба! - в этот час мой друг и компаньон
умер от паралича сердца, сидя на извозчике. Все его вещи и деньги были
опечатаны, и по каким-то дурацким причинам эта волокита с судейскими чинами
продолжалась полтора месяца. Знала ли убитая горем вдова, или не знала о
моих деньгах - мне неизвестно. Однако телеграммы мои она все получила до
одной, но молчала упорно, молчала из мелочной, ревнивой и глупой женской
мести. Впрочем, эти телеграммы сослужили мне впоследствии большую пользу.
Уже по снятии печатей совсем незнакомый мне человек, присяжный поверенный,
ведший дело о вводе в наследство, обратил случайно на них внимание,
пристыдил вдову и на свой страх перевел мне прямо на театр пятьсот рублей.
Да и то сказать - это были не телеграммы, а трагические вопли моей души по
двадцати и по тридцати слов.


III


Итак, я сижу в Петербургской гостинице уже десятый день. Вопли души
совершенно истощили мое портмоне. Хозяин - мрачный, заспанный, лохматый
хохол с лицом убийцы - уже давно не верит ни одному моему слову. Я ему
показываю некоторые письма и бумаги, из которых он мог бы и т. д., но он
пренебрежительно отворачивает лицо и сопит. Под конец мне приносят обедать,
точно Ивану Александровичу Хлестакову: "Хозяин сказал, что это в последний
раз..."
И вот наступил день, когда в моем кармане остался один сиротливый,
позеленелый двугривенный. В это утро хозяин грубо сказал мне, что ни кормить
меня, ни держать больше не станет, а пойдет к господину приставу и
пожалится. По тону его я понял, что этот человек решился на все.
Я вышел из гостиницы и весь день блуждал по городу. Помню, заходил я в
какую-то транспортную контору и еще куда-то просить места. Понятно, мне
отказали с первого же слова. Иногда я присаживался на одну из зеленых
скамеек, что стояли вдоль тротуара главной улицы, между высокими
пирамидальными тополями. Голова у меня кружилась, меня тошнило от голода. Но