"Александр Куприн. Как я был актером" - читать интересную книгу автора

Режиссер играл сегодня в пьесе какую-то героическую роль и потому был в
театральных золотых латах, в ботфортах и в гриме молодого любовника. Однако
сквозь эту оболочку я успел разобрать, что Самойленко толст, что лицо у него
совершенно кругло, и на этом лице два маленьких острых глаза и рот,
сложенный в вечную баранью улыбку. Меня он принял надменно и руки мне не
подал. Я уже хотел отойти от него, как он сказал:
- Постойте-ка... как вас?.. Я не расслышал фамилии...
- Васильев! - услужливо подскочил Духовской. Я смутился, хотел
поправить ошибку, но было уже поздно.
- Вы вот что, Васильев... Вы сегодня не уходите... Духовской, скажите
портному, чтобы Васильеву дали куту.
Таким-то образом из Осинина я и сделался Васильевым и остался им до
самого конца моей сценической деятельности, в ряду с Петровым, Ивановым,
Николаевым, Григорьевым, Сидоровым и др. Неопытный актер - я лишь спустя
неделю догадался, что среди этих громких имен лишь одно мое прикрывало
реальное лицо. Проклятое созвучие погубило меня!
Пришел портной - тощий, хромой человек, надел на меня черный
коленкоровый длинный саван с рукавами и заметал его сверху донизу. Потом
пришел парикмахер. Я в нем узнал того самого подмастерья от Теодора, который
только что меня брил, и мы дружелюбно улыбнулись друг другу. Парикмахер
надел на мою голову черный парик с пейсами. Духовской вбежал уборную и
крикнул: "Васильев, гримируйтесь же!" Я сунул палец в какую-то краску, но
сосед слева, суровый мужчина с глубокомысленным лбом, оборвал меня:
- Разве не видите, что лезете в. чужой ящик? Вот общие краски.
Я увидел большой ящик с ячейками, наполненными смешавшимися грязными
красками. Я был, как в чаду. Хорошо было Духовскому кричать: "Гримируйтесь!"
А как это делается? Но я мужественно провел вдоль носа и сразу стал похож на
клоуна. Потом навел себе жестокие брови. Сделал под глазами синяки. Потом
подумал: что бы мне еще сделать? Прищурился и устроил между бровей две
вертикальные морщины. Теперь я походил на предводителя команчей.
- Васильев, приготовьтесь! - крикнули сверху.
Я поднялся из уборной и подошел к полотняным сквозящим дверям задней
стенки. Меня ждал Духовской.
- Сейчас вам выходить. Фу, черт, на кого вы похожи! Как только скажут:
"Нет, он вернется" - идите! Войдете и скажете... - Он назвал какое-то имя
собственное, которое я теперь забыл: - "Такой-то требует свиданья..." - и
назад. Поняли?
- Да.
"...Нет, он вернется!" - слышу я и, оттолкнув Духовского, стремлюсь на
сцену. Черт его побери, как зовут этого человека? Секунда, другая
молчания... Зрительная зала - точно черная шевелящаяся бездна... Прямо
передо мной на сцене ярко освещены лампой незнакомые мне, грубо намазанные
лица. Все смотрят на меня напряженно. Духовской шепчет что-то сзади, но я
ничего не могу разобрать. Тогда я вдруг выпаливаю голосом торжественного
укора:
- Да! Он вернулся!
Мимо меня проносится, как ураган, в своем золотом панцире Самойленко.
Слава богу! Я скрываюсь за кулисы.
В этом спектакле меня употребляли еще два раза. В той сцене, где Акоста
громит еврейскую рутину и потом падает, я должен был подхватить его на руки