"Александр Куприн. Жидовка" - читать интересную книгу автора

еще немного,- с сожалением сказал он доктору.- В кои-то веки удастся
поболтать с интеллигентным человеком!
- Простите, некогда,- говорил Кашинцев, поспешно застегиваясь.- Сами
знаете, долг службы. Сколько с меня следует?
Он расплатился и, заранее вздрагивая при мысли о холоде, о ночи, об
утомительной дороге, пошел к выходу. По наивной, сохранившейся у него с
детства привычке загадывать по мелким приметам, он, берясь за скобку двери,
подумал: "Если она поглядит на меня, то исполнится". Что должно было
исполниться - он сам не знал, так же как не знал имени той скуки, усталости
и чувства неопределенного разочарования, которые теперь его угнетали. Но
еврейка не оглянулась. Она стояла, повернувшись к нему своим чудесным нежным
профилем, ярко озаренная светом лампы, и что-то делала на прилавке, опустив
вниз глаза.
- До свидания,- сказал Кашинцев, отворяя дверь. Упругие облака пара
ворвались с улицы, застлали прекрасное лицо и обдали доктора сухим холодом.
У крыльца стояли, уныло понурив головы, почтовые лошади.
Миновали деревню, переехали по льду через речку, и опять потянулась
длинная, тоскливая дорога с мертвыми белыми полями направо и налево.
Кашинцев задремал. Тотчас же заговорили и запели странные, обманчивые звуки
спереди и сзади саней и сбоку их. Залилась визгом и лаем собачья стая,
зароптала человеческая толпа, зазвенел серебряный детский смех, залепетали,
как безумные, бубенчики, выговаривая отчетливые слова. "Первое дело -
строгость, строгость!" - крикнул голос пристава.
Кашинцев ударился локтем о бок саней и очнулся. По обе стороны дороги
бежали ему навстречу высокие, точно белые лапы, отягощенные снегом ветви.
Между ними, далеко впереди, мерещились стройные тонкие колонны, каменные
ограды и балконы, высокие, белые стены с черными готическими окнами,
фантастические линии какого-то спящего, заколдованного дворца. Но сани
заворачивали по изгибу дороги, и призрачный дворец исчезал, обращаясь в
темные ряды деревьев и в навесы из оснеженных веток.
"Где я? Куда я еду? - спросил себя Кашинцев с недоумением и испугом. -
Что со мной только что было? Такое большое, радостное и важное?"
В его памяти с поразительной ясностью всплыло прелестное женское лицо,
нежный очерк щек и подбородка, влажные, спокойно-страстные глаза, прекрасный
изгиб цветущих губ... И вдруг вся его собственная жизнь,- и та, что прошла,
и та, что еще лежала впереди,- представилась ему такой же печальной и
одинокой, как эта ночная дорога, с ее скукой, холодом, пустотой и безлюдьем,
с ее раздражающими сонными обманами.
Мимоходом властная красота чуждой незнакомой женщины осветила и согрела
ему душу, наполнила ее счастием, чудными мыслями и сладкой тревогой, но уже
пробежала, исчезла позади эта полоса жизни, и о ней осталось только одно
воспоминание, как о скрывшемся вдали огоньке случайной станции. А впереди не
видно другого огня; лошади бегут мерной рысью, и равнодушный ямщик - Время -
безучастно дремлет на козлах.

ПРИМЕЧАНИЯ

Рассказ был впервые опубликован в жунале "Правда", 1904. Написан
рассказ весною 1904 года.