"Александр Куприн. Жидовка" - читать интересную книгу автора

сами собою течь ровно, свободно и ярко, не задерживаясь в голове, не
оставляя следа и принося с собою какую-то тихую, щекочущую радость. И тогда
все исчезало в голубоватом, колеблющемся тумане: и оббитые стены заезжей
комнаты, и покосившиеся столы, и грязный прилавок. Оставалось только одно
прекрасное лицо, которое Кашинцев видел и которое чувствовал, несмотря на
то, что глядел не на него, а на ту же неопределенную, неизвестную ему самому
точку.
"Удивительный, непостижимый еврейский народ! - думал Кашинцев.- Что ему
суждено испытать дальше? Сквозь десятки столетий прошел он, ни с кем не
смешиваясь, брезгливо обособляясь от всех наций, тая в своем сердце вековую
скорбь и вековой пламень. Пестрая, огромная жизнь Рима, Греции и Египта
давным-давно сделалась достоянием музейных коллекций, стала историческим
бредом, далекой сказкой, а этот таинственный народ, бывший уже патриархом во
дни их младенчества, не только существует, но сохранил повсюду свой крепкий,
горячий южный тип, сохранил свою веру, полную великих надежд и мелочных
обрядов, сохранил священный язык своих вдохновенных божественных книг,
сохранил свою мистическую азбуку, от самого начертания которой веет
тысячелетней древностью! Что он перенес в дни своей юности? С кем торговал и
заключал союзы, с кем воевал? Нигде не осталось следа от его загадочных
врагов, от всех этих филистимлян, амаликитян, моавитян и других
полумифических народов, а он, гибкий и бессмертный, все еще живет, точно
выполняя чье-то сверхъестественное предопределение. Его история вся
проникнута трагическим ужасом и вся залита собственной кровью: столетние
пленения, насилие, ненависть, рабство, пытки, костры из человеческого мяса,
изгнание, бесправие... Как мог он оставаться в живых? Или в самом деле у
судьбы народов есть свои, непонятные нам, таинственные цели?.. Почем знать:
может быть, какой-нибудь высшей силе было угодно, чтобы евреи, потеряв свою
родину, играли роль вечной закваски в огромном мировом брожении?
Вот стоит эта женщина, на лице которой отражается божественная красота,
внушающая священный восторг. Сколько тысячелетий ее народ должен был ни с
кем не смешиваться, чтобы сохранить эти изумительные библейские черты. С тем
же гладким платком на голове, с теми же глубокими глазами и скорбной
складкой около губ рисуют матерь Иисуса Христа. Той же самой безукоризненной
чистой прелестью сияли и мрачная Юдифь, и кроткая Руфь, и нежная Лия, и
прекрасная Рахиль, и Агарь, и Сарра. Глядя на нее, веришь, чувствуешь и
точно видишь, как этот народ идет в своей умопомрачительной генеалогии к
Моисею, подымается к Аврааму и выше, еще выше - прямо до великого, грозного,
мстительного библейского бога!
С кем я спорил недавно? - вдруг вспомнилось Кашинцеву.- Спорил об
евреях. Кажется, с полковником генерального штаба в вагоне? Или, впрочем,
нет: это было с городским врачом из Степани. Он говорил: евреи одряхлели,
евреи потеряли национальность и родину, еврейский народ должен выродиться,
так как в него не проникает ни одна капля свежей крови. Ему остается одно из
двух: или слиться с другими народами, рассосаться в них, или погибнуть...
Да, тогда я не находил возражений, но теперь я подвел бы его к этой женщине
за прилавком и сказал бы: вот он, поглядите, вот залог бессмертия еврейского
народа! Пусть Хацкель хил, жалок и болезнен, пусть вечная борьба с жизнью
положила на его лицо жестокие следы плутовства, робости и недоверия: ведь он
тысячи лет "крутился как-нибудь", задыхался в разных гетто. Но еврейская
женщина стережет дух и тип расы, бережно несет сквозь ручьи крови, под