"Олег Куваев. Утренние старики" - читать интересную книгу автора

Звали его редким именем Хокирох, что в переводе означает "дорожная
пыль". Происхождением своим имя обязано было обычаю древних времен -
называть младенца столь ничтожно, чтобы дьявол или кто там еще из злых сил
не счел нужным им заинтересоваться. Трудно, конечно, представить что-либо
ничтожнее дорожной пыли, но сам Хокирох... На месте злых сил я подумал бы,
прежде чем связываться с ним лет двадцать назад. Да и сейчас тоже.
...Он выходил навстречу, опираясь на палку, хромоногий, грузный, с
неподражаемыми кавалерийскими усами на обрюзгшем лице. Его сопровождали
огромные киргизские волкодавы, за ним пестрело одеждой потомство, за
потомством жена, за женой белел дом, а за домом был уже горный хребет.
Хокирох произносил традиционную восточную формулу гостеприимства,
осведомлялся о здоровье, о сне, а сам незаметно нажимал тебе в спину
огромной ладонью до тех пор, пока ты не оказывался в надлежащем месте. Это
было схоже с ощущением горнолыжного подъемника или на худой конец
эскалатора.
На столе сами собой, точно они были одушевленные, возникали фарфоровые
подносы, пиалки и чайники. В окно виднелись горы. Горы здесь были невысокие,
вроде северных сопок, но скорее напоминали не сопки, а яростные медвежьи
загорбки. Как будто из глубей земли натужно вырывались коричневые медведи.
Медведи освободились из плена, подняли спины над плато, но, чтобы
вздыбиться, вырваться совсем, у них не хватило сил.
Хокирох тоже напоминал мне медведя, лукавого и пожилого. Имя его было
чем-то вроде предсказанной при рождении судьбы. Он немало отряхнул с себя
дорожной пыли на тропах Памира, Афганистана, Китая, а также в государствах
Европы во времена второй мировой войны. По рассказам Хокироха и тех, кто его
знал, можно было без труда сплести весьма колоритный образ, домыслить
пеструю историю, где смешались бы запад, восток, нации, равнины и горы. Но
странное дело: бродячая жизнь Хокироха, жизнь пастуха и солдата, всегда
казалась мне упорядоченной, как некий устав гарнизонной службы. Вначале была
неприметная жизнь памирского пастушонка, а затем Хокирох вдруг остался
один - без дома, баранов, отца и даже собаки, которую тоже пристрелили. И
все это было в местах, где даже взрослый оседлый человек иногда чувствует
себя беспризорником. Его подобрал отряд, преследовавший банду басмачей.
Начались бурные дни его биографии, где были погони, дороги и очень много
стрельбы. А затем снова все вернулось к пастушеской, так сказать, идиллии.
Только сам Хокирох постарел.
Гостеприимство в доме Хокироха было двойным: национальное
гостеприимство, когда ты мог усесться на пол, на ватную подстилочку -
курпачу, положить под локоть подушку и пить чай в позе римлянина эпохи
упадка; и европейское гостеприимство за длинным, во всю стену, натуральным
банкетным столом, невесть как попавшим на эти высоты. Рассказывая о временах
юности и зрелости, Хокирох иногда умолкал и удивленно начинал рассматривать
эту картину сдвоенного гостеприимства, детей, которых мне никак не удавалось
сосчитать, печь, где исходил бараньими запахами чугунный казан, уставленный
снедью стол, - и Хокирох с хорошо отработанным изумлением произносил: "И
вот, о аллах, я тоже сижу дома и принимаю гостей".
Беседа, как бы кратко задержавшись в рытвине, катилась дальше. Мы
толковали о нравах горных козлов оху, о славе рода таджиков, к которому
принадлежал Хокирох, о взятии города Кенигсберга, про басмаческий способ
убивать человека коротким ударом ножа в сонную артерию, о привидении в