"Павел Кузьменко. Ахилл" - читать интересную книгу авторадавясь соком цвета хаки. И я удивляюсь, почему так не могу сделать, почему
мечтаю о глотке тухлой воды на дне фляжки. Господи... Это конец одного сна или начало нового? Это я встаю и желаю всей своей свербящей кожей, всей своей злостью закидать гранатами убитый кишлак, подозрительные тени в развалинах и даже моих живых солдат? Оттого, что камешек, этот камешек в левом ботинке, сволочь. Где он, черт? Я отодрал стельку - нету, отодрал подметку - нету. Но ведь это не гвоздь, а камешек, черт его дери! Не сошел же я с ума. В радиаторы залили воду. Едем дальше. Выше, на перевале уже слЫшится стрельба. Нам туда. Но ты не волнуйся. Ничего со мной не случится. Ничего со мной не может случиться, пока у меня на шее висит амулет, который мне дал отец. Я только боюсь, что шея очень потеет. Кожаный ремешок амулета старый, может сопреть и оборваться. Как жарко, как хочется убежать из-под панциря... Здравствуй, мама. Я тебе еще не писал, как прощался с отцом. Мы молчали. Пили коньяк из хрусталя и ели серебром с фарфора. Когда я смотрел на отца, он быстро опускал глаза в тарелку. Только раз не опустил и я попытался прочесть по ним. Нечего было читать. Глаза человека, которому нечего уже видеть в этой жизни. Не выдержала нашего предгробового молчания жена отца. Она стучала вилкой по дорогой звонкой тарелке, умоляла, плакала, кричала отцу: - Борис, ну очнись же! Почему ты ему не помешаешь? Куда он лезет, да еще добровольно? Афганистан - это же чокнуться можно. Борис, ну ты же Что она так волновалась, чужая мне женщина? Одна живая за богатой тризной между двумя записавшимися в мертвецы. А я с наслаждением пытался порвать совсем уже тоненькую ниточку, что привязывала меня к спокойной жизни в этой проклятой стране, к спокойной карьере, к этому стулу, к этим людям за столом. Ниточка звалась "Отца нельзя ненавидеть". - Дурак! - кричала мне его жена. - Тридцать лет, а такой дурак, - кричала женщина немного старше меня, которая могла бы стать моей женой, а не его. - Дурак, там же такая война, что не знаешь, откуда ждать опасности. Неужели ты не слышал? - Борис, - требовала она у старшего мертвеца, - если ты не можешь проявить отцовские чувства, то я их за тебя проявлю. Я сама пойду к Дмитрию Федоровичу, он меня примет. - Олежка, - плакала она младшему мертвецу, - ведь тебя могут убить. - Не могут, - вдруг очень серьезно сказал отец и позвал меня в другую комнату. Мама, ты когда-нибудь видела лицо отца, который не боится откровенности? Он опять посмотрел так, сквозь меня, открыл еще одну бутылку коньяка, разлил по рюмкам и сказал: - Я тебя понял, Олег. Какой ты, к черту, интернационалист, это не та война. Там сплошная грязь. - А тут? - выдохнул я коньяком. - И тут. Родина, чувства, деньги - к черту все. Я понял, ты это делаешь мне назло. Не хочешь прислуживаться, лгать. - Не знаю, наверное. Не хочу. Не могу. Мне надо расплатиться за |
|
|