"Павел Кузьменко. Ахилл" - читать интересную книгу автора

давясь соком цвета хаки. И я удивляюсь, почему так не могу сделать, почему
мечтаю о глотке тухлой воды на дне фляжки. Господи...
Это конец одного сна или начало нового? Это я встаю и желаю всей своей
свербящей кожей, всей своей злостью закидать гранатами убитый кишлак,
подозрительные тени в развалинах и даже моих живых солдат?
Оттого, что камешек, этот камешек в левом ботинке, сволочь. Где он,
черт? Я отодрал стельку - нету, отодрал подметку - нету. Но ведь это не
гвоздь, а камешек, черт его дери! Не сошел же я с ума.
В радиаторы залили воду. Едем дальше. Выше, на перевале уже слЫшится
стрельба. Нам туда. Но ты не волнуйся. Ничего со мной не случится. Ничего
со мной не может случиться, пока у меня на шее висит амулет, который мне
дал отец.
Я только боюсь, что шея очень потеет. Кожаный ремешок амулета старый,
может сопреть и оборваться. Как жарко, как хочется убежать из-под
панциря...
Здравствуй, мама.
Я тебе еще не писал, как прощался с отцом. Мы молчали. Пили коньяк из
хрусталя и ели серебром с фарфора. Когда я смотрел на отца, он быстро
опускал глаза в тарелку. Только раз не опустил и я попытался прочесть по
ним. Нечего было читать. Глаза человека, которому нечего уже видеть в этой
жизни.
Не выдержала нашего предгробового молчания жена отца. Она стучала
вилкой по дорогой звонкой тарелке, умоляла, плакала, кричала отцу:
- Борис, ну очнись же! Почему ты ему не помешаешь? Куда он лезет, да
еще добровольно? Афганистан - это же чокнуться можно. Борис, ну ты же
знаешь, что такое война, помешай ему, запрети. Это тогда выбора не было...
Что она так волновалась, чужая мне женщина? Одна живая за богатой
тризной между двумя записавшимися в мертвецы. А я с наслаждением пытался
порвать совсем уже тоненькую ниточку, что привязывала меня к спокойной
жизни в этой проклятой стране, к спокойной карьере, к этому стулу, к этим
людям за столом. Ниточка звалась "Отца нельзя ненавидеть".
- Дурак! - кричала мне его жена. - Тридцать лет, а такой дурак, -
кричала женщина немного старше меня, которая могла бы стать моей женой, а
не его. - Дурак, там же такая война, что не знаешь, откуда ждать опасности.
Неужели ты не слышал?
- Борис, - требовала она у старшего мертвеца, - если ты не можешь
проявить отцовские чувства, то я их за тебя проявлю. Я сама пойду к Дмитрию
Федоровичу, он меня примет.
- Олежка, - плакала она младшему мертвецу, - ведь тебя могут убить.
- Не могут, - вдруг очень серьезно сказал отец и позвал меня в другую
комнату.
Мама, ты когда-нибудь видела лицо отца, который не боится
откровенности? Он опять посмотрел так, сквозь меня, открыл еще одну бутылку
коньяка, разлил по рюмкам и сказал:
- Я тебя понял, Олег. Какой ты, к черту, интернационалист, это не та
война. Там сплошная грязь.
- А тут? - выдохнул я коньяком.
- И тут. Родина, чувства, деньги - к черту все. Я понял, ты это
делаешь мне назло. Не хочешь прислуживаться, лгать.
- Не знаю, наверное. Не хочу. Не могу. Мне надо расплатиться за