"Павел Кузьменко. Ахилл" - читать интересную книгу автора

что-то... За тебя?
- Ладно, назло, - отец даже улыбнулся, глядя сквозь меня. Что он там
видел? - А мне уже все равно, ты понял? Надоело мне это. Надоело быть за
щитом. Хочу подышать напоследок. Хочу... боль почувствовать. Ты это поймешь
потом. На.
Он снял с шеи амулет. Круглую такую бляшку позеленевшей темной меди на
вытертом до блеска кожаном ремешке. А на ней слово выдавлено на неизвестном
языке.
-На.
- Зачем?
- Ты знаешь, что это? Я рассказывал про дядь Якова?
- Это которого в сороковом расстреляли?
- Да. Так вот, после гражданской он работал следователем в херсонской
чека. Был у них тогда в Херсоне такой Фима Краб, знаменитый главарь банды.
Дядь Яков называл его "король наглости". Под носом у Чеки банки брал. Один
раз даже в милиции кассу обчистил. И ни хрена его поймать не могли. Всех
берут, а он уходит. А потом вдруг сам явился, сдался и об одном только
попросил дядь Якова - чтобы тот в наследство эту штуку на шее носил. Откуда
эта штука, у кого она до Краба была, неизвестно. Ну и чего. Носил дядь
Яков, на дело ходил, стреляли в него - хоть бы царапина. Он потом в Москве
работал, в НКВД. Сейчас-то об этом помалкивают, а он еще тогда рассказывал,
ничего не боялся. Самого Зиновьева сапогами бил. Потом начальником лагеря
был, целый гарем там содержал. А тогда, знаешь, самих энкаведешников
чистили будь здоров. При Ежове, потом при Берии. А дядю никто не трогает -
талисман. Только тяжко ему было, наверное, пил, не просыхая. Потом отдал
мне эту штуку. Ну вот - я фронт честно прошел, но тоже ни одной царапины.
Так что бери.
- Зачем? Я не хочу прятаться за щит.
- Бери, бери. На войне прятаться - закон. У тебя просто укрытие будет
понадежнее.
- Но это же чушь. Что ты говоришь, господи, какой талисман...
Он улыбнулся, мама, не мне улыбнулся, а опять куда-то туда, сквозь.
Будто что-то такое знал.
Ты помнишь эту штуку? Ты, может быть, еженощно касалась ее. Или отец
снимал ее перед сном? Она сейчас на мне, и я ее не снимаю.
Здравствуй, мама.
Сейчас мы в гарнизоне, и кругом кажется тихо, кажется, нет никакой
войны. И мои солдаты сейчас трудятся, согласно нашим газетам: строят
казарму, склады, красят, метут, поливают. Темными вечерами звенят цикады,
плачут шакалы. Живет своей жизнью пустыня, которой нет до нас дела. К
кишлаку гонят негромко мекающих овец. А я здесь завел себе кошку, почти
котенка. Подобрал ее в пустом, разрушенном доме. Кошка ласковая, ловко
путается под ногами, потираясь спинкой. Когда сижу, все норовит прыгнуть на
колени, чтобы ее гладили. Ночью спит у меня в ногах, урча по-домашнему.
Только нечасто мне доводится ночью поспать.
Помнишь, какая у нас была пушистая сибирская кошка? Давно, там, в
детстве, на даче. Как она переживала ту драму, когда отец забрал и утопил
всех новорожденных котят. Почему считается, что драмы только у людей?
Почему мы на себя взяли груз чужих прав? Я видел, как тосковала, страдала
ограбленная кошка. А на другой день она давала отцу гладить себя и