"Лев Кузьмин. Конь-беглец" - читать интересную книгу автора

Глава 2
НАШЕСТВИЕ

Однажды, после обычных в деревеньке дел, Корней отвел Чалку и Сивого
под угор на пастбище, да на другое-то утро за ними и не пришел. Не дождались
лошади Корнея ни на день второй, ни во дни последующие. Спускаться к ним
мимо ельника к речке стал один лишь Колька, да и то в часы не привычные, не
рассветные, порою даже за полдень.
Приходил мальчик по-прежнему с хлебною горбушкой. И, как делывал это
Корней, кобылу и жеребчика оделял теперь угощением поровну, но вот уздечки
рабочей с собою не приносил, в деревеньку на угор лошадей подняться не
приглашал.
Мальчик гладил Сивого по склоненной, совсем уже гривастой шее,
медленным, грустным взглядом обводил все в белых, одуванчиковых шарах
пастбище, смотрел на быстротекучее, живое серебро речного переката, на
волнистую ширь лугов за перекатом и вздыхал почти по-стариковски:
- Эх, Сивко, Сивко... Отпрыгались мы тут с тобой, отгулялись... Скоро
со всем раздольем этим нам расставаться... Папка говорит: "С самых-самых
верхотур, от начальников наиглавнейших грянул на нас указ-приказ, что в
такой деревеньке, как наша, людям жить отныне не положено!"
И если бы Колька был уверен, что лошади поймут каждое его слово, то о
близкой напасти он бы поведал им и намного подробнее. Настолько подробно,
как про все это услышал от деревенского люда собственными ушами, и в какой
мере смог услышанное уразуметь сам.
Дело же было в том, что с недосягаемых для простого ума казенных высот
вдруг и вправду упала, будто гром на тихую землю, бесповоротная команда
сселять людей из деревушек малых в места более кучные, в поселки большие.
Так-де, в куче, всем станет лучше! Что же касается деревенских хлебородных
полей, сенокосных лугов, так к ним, оставленным, можно, мол, время от
времени из центрового-то поселения бывать способом чуть ли не туристическим,
наездным, вроде как на субботники, на трудовые праздники. В общем и тут все
утрясется как нельзя прекраснее, веселее!
Но - лучше не лучше, веселее не веселее - а от приказания такого
загоревала вся здешняя, на угоре, деревенька, загоревали Колькины мать и
отец-тракторист.
А старый Корней, который за всю свою жизнь кроме как на солдатскую
службу никуда никогда от дома и не отлучался, теперь совсем поугрюмел. Он
почернел, осунулся, у него даже плечи опали, будто кто надавил на них
непомерной тяжестью.
Близким своим он объявил:
- Помру, а коренного, родного гнезда не покину! Я сам по прозванию -
Корней, прапрадед наш был - Корней, от него и деревня наша стала зваться
Корнеевкой, - и пусть в меня хоть из пушек палят, я с места своего не
стронусь!
Объявил он этакую декларацию, да как-то сразу и ослаб, почти слег в
постель.
Вот с той поры Сивый с Чалкой и бродили сами по себе, целыми днями
паслись на изобильных травах у речки, а на ночь укрывались под густыми
шатрами елок. И, привыкая к безработному безлюдью, можно сказать,