"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

удачливый перебежчик заочно приговаривается к расстрелу) и только в связи с
этим где-то в нем угнездилась мысль о самой возможности - и принципе -
бежать на Запад. Именно она и сработала в тот момент. Сейчас я уже не помню
всех перипетий его конкретных усилий, нацеленных на переход границы, но,
кажется, его на другой же день где-то на вокзале задержала гэдээровская
полиция и передала в руки советского трибунала. Следователь отечески
сочувствовал ему и терпеливо внимал наивной путанице страхов, толкнувших его
на столь страшное преступление. Ну а окажись ты в ФРГ, спросил он Костю,
ведь тебя бы сразу в ихнюю контрразведку потащили, ты это знаешь. Ну,
конечно, согласился тот. А ведь ты, продолжал следователь даже свою
солдатскую книжку не уничтожил - не сжег, не разорвал... Значит, они бы
узнали номер твоей части. Это так, печально согласился Царев. А скажи
честно, по-русски: стал бы ты скрывать имена своих командиров, устройство
своего оружия - автомата там или еще чего, - не рассказал бы ты вообще о
жизни гарнизона. Они ведь умеют заставить человека говорить... Костя
вынужден был согласиться, что, наверное, рассказал бы обо всем этом.
Следователь очень огорчился такой его беспринципной покладистости и на
тревожное вопрошание Царева, что ему будет, сказал, что до дисциплинарного
батальона дело, может и не дойдет, но 15-ти суток гауптвахты, выговора перед
строем и отправки в другую часть - уже в России - ему не миновать. Тому, что
его отправят в другую часть, Костя был только рад: меня, говорил он,
командир застыдит - пятно на коллективе, переходящее красное знамя и т.д...
Военный трибунал дал ему 10 лет за попытку изменить родине путем бегства в
ФРГ, где он намеревался передать вражеской разведке военные секреты.

30.10. Нас перевели из 247 в 242 камеру - под нами "ленинская" камера -
193, в которой он когда-то сидел. Ныне она пустует в качестве реликвии, не
подлежащей осквернению. Если взглянуть из прогулочного дворика на стену
нашего корпуса, пятое окошко справа на пятом этаже сразу бросается в глаза:
нарушая впечатление угрюмой правильности ржавых квадратов "намордников" на
каждом окне, одно оно сияет чисто вымытыми стеклами. Редкая решетка, стекла
вместо пластмассы и отсутствие "намордника", из-за которого в камере даже в
солнечный день сумрачно, это кое-что для заключенного. На заре революции -
или, как говорил один мой знакомый, разволюции бодро распевали: "Церкви и
тюрьмы разрушим..." Насчет первого преуспели достаточно, а с тюрьмами
некоторая заминка произошла. Вполне простительная - не только в связи с
намерением сохранить все лучшее, выработанное феодально-буржуазной
культурой, но и в связи с усилением классовой борьбы по мере все больших
успехов социалистического общества. Разумеется, когда бы не столь удобная во
многих смыслах - и в первую очередь в экономическом - система концлагерей,
пришлось бы понастроить уйму новых тюрем, а так перебиваются в основном
старыми, лишь изредка раскошеливаясь на новостройки. Бывает, что очередное
заявление о значительном сокращении преступности, понуждает власти к таким
поспешным шагам, как, например, снесение ленинградской женской тюрьмы -
решили, что "Крестов" хватит для преступников обоего пола. Оно, конечно, и
хватило, - только в таких точно камерах, как наша, уголовники сидят
всемером-восьмером. Так что мы вдвоем на своих 12 квадратных метрах вроде
как владельцы частной дачи.
"Экстерьер" тюрем более всего, насколько мне дано судить, изменился за
счет "намордников", да кое-где - как, например, во Владимире - свежая