"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

кирпичная кладка подсказывает, что старорежимные окна были раза в 4
попросторнее. Однако, 4 корпуса Большого Дома пустуют. Резерв что ли. Мы
занимаем только 5 и 6 этажи одного из корпусов - человек нас 50 от силы. Да
и то половина, наверное, - валютчики, взяточники (крупные) да
контрабандисты. С 60-го, если не ошибаюсь, года КГБ взял на себя эту
дополнительную нагрузку, и хотя все эти "экономические диверсанты" отбывают
сроки в обычных лагерях, следствие им ведет КГБ, чему они весьма не рады.
Общий дух Большого Дома почти не отличается от такового Лубянки и
Лефортовской тюрьмы. Теперь, когда я опять вжился в тюремные будни, иной раз
в просоночном состоянии временные пласты смещаются, и я путаю 1970 г. с
1961-м. Кстати, словно иллюстрируя поверхностность традиционного
противопоставления москвичей и ленинградцев (душевность - сухость,
безалаберность - педантизм и т. п.), здесь тюремные обряды не блюдутся столь
строго, как на Лубянке и в Лефортове. Тут не шипят с зловещей
значительностью: "На К - приготовьтесь", а лихо хлопают кормушкой и громко
вычитывая по бумажке фамилию, сообщают, куда именно тебя поведут. Конвоируя
тебя, надзиратели во избежание нечаянной встречи с другим арестантом не
только пощелкивают пальцами, как это заведено в Москве, но и гремят ключами,
свистят, а то и вовсе кричат что-нибудь вроде: "Осторожно - веду!" Хотя,
возможно, сами ленинградцы неповинны в таком наплевательском отношении к
инструкциям: на моих глазах надзорсостав уже дважды обновлялся во всяком
случае наполовину - и все за счет приезжих из самых разных городов. Я
слышал, как они называли себя командировочными и стажерами. Интересно, есть
ли тут какая-нибудь связь с нашим делом. Более 40 следователей готовили нас
к суду - от просто следователей по особо важным государственным делам до
начальников следственных отделов КГБ краев, областей и городов, от старших
лейтенантов до полковников. Каждые 2-3 недели мне давали на подпись
очередной приказ: в связи, де, с особой сложностью дела в следовательскую
группу включены такие-то и такие-то лица.

31.10. Окончательно убедился, что мой сокамерник - "наседка". Он и
раньше излишне энергично (по тюремной этике) интересовался некоторыми
укромными деталями нашего дела, но я не спешил с выводами, контролируя
склонность к подозрительности, почти неизбежную в таких условиях. Сколько я
их видел, населяющих доносчиками и сексотами все пространство вокруг себя, -
поиск личной значительности, что-ли? А скольких усыпляют, отравляют,
гипнотизируют. Как правило, это пустейшие люди - выверни их наизнанку, не
обнаружишь ничего, достойного слежки или гипнотизирования, разве что
гипертрофированное тщеславие да пару капель яда. Двинутые, разумеется, не в
счет.
Постоянное пребывание нос к носу располагает к некоторой
бесцеремонности, а чуть дай волю и к амикошонству. Я всегда стараюсь
предельно отдалиться от сокамерника. Не то, чтобы я был не общителен, но
иные мгновения мне всякое посягательство на тишину - нож острый. И вот,
чтобы уберечь эти возможные редкие мгновения, я заранее пускаюсь на ряд
уловок, суть которых сводится к внушению сокамернику примерно следующего:
когда этот желчный, гневливый и наглый тип читает, расхаживает по камере с
преувеличенно сосредоточенным видом или сидит на койке, прикрыв ладонью
глаза, лучше ему не мешать: не заговаривать с ним, не свистеть и т. п., - а
то нарвешься на какое-нибудь язвительное замечание или - того хуже -