"Пер Лагерквист. Улыбка вечности" - читать интересную книгу автора

значительное; но он-то чувствовал, знал, что это так. Потому-то он и слушал
других и был счастлив за них. Те, кто отзывался о жизни плохо, - нет, тем он
не верил. Но столько в них все же было страсти, столько глубины было в их
боли, что он и их понимал. Он жадно прислушивался к бурному потоку, что
шумел вдали от него. Ибо сам он не пережил ничего значительного, не испытал
никаких исключительных, сильных чувств, он просто жил, тихо радуясь.
В общественной уборной под землей сидел он в своем окошечке, взимая
плату. За десять эре он выдавал лоскуток туалетной бумаги - только и всего.
Вот почему не хотел он рассказывать о своей жизни, ведь другим она должна
была показаться такой никчемной, может, даже смешной. Так он там и просидел
до конца своей жизни. Он нанялся на это место молодым, не думая задержаться
там надолго, просто чтоб иметь какое-то занятие, пока не обнаружится его
настоящее призвание. Но со временем он начал понимать, что это тоже
призвание, что это как раз по нему. А что в этом плохого? Он занял место,
которое все равно должно было быть занято; не он, так кто-нибудь другой
должен был бы его занять. Так пусть это будет он. Должность была маленькая,
но он и сам был не бог весть кто. Обыкновенный, рядовой человек, а это как
раз и была должность для обыкновенного, рядового человека. Так он рассудил и
прожил жизнь счастливо.
Хотя он просиживал там у себя под землей с утра до вечера и редко когда
видел дневной свет, ему дано было уразуметь жизнь и полюбить ее превыше
всего. Он понял, что нет в ней ничего безобразного, напротив, все хорошо и
прекрасно. Что-то более значительно, что-то менее, но все по-своему важно: в
ней не бывает лишнего, ничего не стоящего, ничего, чем можно было бы
пренебречь. Не всему дано стать великим, что-то должно оставаться и
маленьким, просто даже на удивление мелким - хотя бы ради того, чтобы тем
заметнее стало другое, еще более возвысилось: ибо жизнь, конечно, богата, но
не бесконечна.
Так сидел он и размышлял у себя под землей и многое с годами понял.
Людей он наблюдал лишь в качестве посетителей общественной уборной. И,
однако, он научился и любить, и понимать их. Они спускались туда к нему не
для того, чтобы совершать какие-то великие подвиги, оправдывая высокое
предназначение человека на земле: они приходили для отправления простейшей
жизненной потребности, одинаково присущей всему живому. Но ничего
низменного, ничего для них унизительного не было в этом акте: они все равно
являли собой нечто великое и благородное, и он любил их. Особенно любил он
определенную породу людей - тех сильных, сдержанных людей, кого, он знал,
судьба брала за горло, пытаясь использовать в своих целях. В их облике было
столько невозмутимого спокойствия и даже в таком месте, как это, столько
естественного достоинства, что он и сам преисполнялся уверенности и
спокойствия. Он мог слышать, как они отправляют в кабине естественную
потребность; но когда они выходили оттуда, вы, глядя на них, и думать
забывали о кабине, настолько возвышен был весь их облик. Эти люди были -
олицетворенная страсть, олицетворенная борьба за достижение единственной,
великой цели. Бывало, после этого он долго еще сидел и умилялся им,
радовался, что они существуют, он вспоминал их лица, представлял, как они
выходят наверх, на солнечный свет, и со светлой верой вершат великие дела
жизни. Таковы были его мысли о людях, так он их понимал. А люди не баловали
его вниманием, они его едва замечали. Они получали из его рук туалетную
бумагу, после чего он для них уже не существовал. Были такие, кого он знал в