"Сельма Лагерлеф. Шарлотта Левеншельд" - читать интересную книгу автора

окна и жду, что будет дальше. И вот ровно в пять минут шестого капли
перестают барабанить в окно. Дождевые струи еще некоторое время хлещут из
трубы, но вскоре затихают. Посреди небосвода, на том месте, где должно
показаться солнце, в тучах открывается просвет, и целый сноп лучей
стремительно низвергается на окутанную туманом землю. И тотчас же серая
пелена дождя, висящая над холмами и на горизонте, превращается в голубоватую
дымку. Капли медленно стекают с травинок на землю, и цветы поднимают робко
поникшие головки. Наше маленькое озеро, кусочек которого виден из моего
окна, до этой минуты казалось угрюмым и серым, но теперь оно вдруг начинает
искриться, точно целая стая золотых рыб всплыла на его поверхность. И,
очарованный этой красотой, я распахиваю окно, всей грудью вдыхаю воздух,
источающий свежесть и невиданно сладкое благоухание, и восклицаю: ах, боже,
мир, сотворенный тобою, чересчур прекрасен!
Молодой пастор умолк, чуть заметно улыбнулся и слегка пожал плечами.
Он, вероятно, решил, что Тею Сундлер удивили его последние слова, и
поторопился объяснить их.
- Да,- повторил он,- именно это я и хотел сказать. Я опасался, что
дивное лето прельстит меня земными радостями. Много раз желал я, чтобы
благодатная погода сменилась зноем и засухой, грозами с молнией и громом; я
желал, чтобы наступили дождливые дни и студеные ночи, как это часто бывало в
иные годы.
Тея Сундлер жадно впитывала в себя каждое его слово. К чему он ведет
свою речь? Что он хочет сказать? Этого она не знала, но лишь исступленно
желала, чтобы он не умолкал, чтобы она могла как можно дольше упиваться
звуками его голоса, его красноречием, выразительной игрой его лица.
- Понимаете ли вы меня? - воскликнул он.- Но нет, природа, видно, не
имеет над вами силы. Она не говорит с вами таинственным и властным языком.
Она никогда не спрашивает вас, отчего не приемлете вы с благодарностью ее
добрые дары, отчего не берете счастье, лежащее у вас под руками, отчего не
обзаводитесь вы своим домом и не вступаете в брак с возлюбленной своего
сердца, как это делают все живые создания в нынешнее благословенное лето.
Он снял шляпу и провел рукой по волосам.
- Это изумительное лето,- продолжал он,- оказалось в союзе с Шарлоттой,
Видите ли, это всеобщее упоение, эта нега опьянили меня. Я бродил точно
слепой. Шарлотта видела, как растет моя любовь, мое томление, мое желание
соединиться с ней.
Ах, вы не знаете... Каждое утро в шесть часов я выхожу из флигеля, где
я живу, и отправляюсь в пасторский дом пить кофе. В большой светлой
столовой, в распахнутые окна которой струится свежий утренний воздух, меня
встречает Шарлотта. Она весела и щебечет, как птичка. Мы пьем кофе совсем
одни; ни пастора, ни пасторши с нами не бывает.
Вы, может быть, думаете, что Шарлотта пользуется случаем и заводит речь
о нашем будущем? Вовсе нет. Она говорит со мною о моих больных, о моих
бедняках, о тех мыслях в моей проповеди, которые особенно поразили ее. Она
представляется мне совершенно такою, какова должна быть жена священника.
Лишь иногда, в шутку, как бы мимоходом заговаривает она о должности учителя.
День ото дня она становится мне все дороже. И когда я возвращаюсь к
своему письменному столу, я не в состоянии работать. Я мечтаю о Шарлотте. Я
уже описывал вам нынче тот образ жизни, какой хочу вести. И я мечтаю о том,
что моя любовь поможет Шарлотте освободиться от мирских оков и она последует