"Сельма Лагерлеф. Сага о Йёсте Берлинге" - читать интересную книгу автора

рогатый явился вовсе не для того, чтобы увлечь их в свое царство мрака, а
потому, что его привлекли звон бокалов и песни. Он желал насладиться
человеческой радостью в эту святую рождественскую ночь, он желал сбросить
тяжкое бремя власти в эту ночь радости.
О, кавалеры, кавалеры, кто из вас помнит еще о том, что нынче -
рождественская ночь? Именно в эту пору ангелы поют пастухам на полях.
Именно в эту пору дети лежат, боясь крепко заснуть, не проснуться
вовремя и пропустить светлую заутреню. Скоро настанет пора зажигать
рождественские свечи в церкви прихода Бру, а далеко в лесной чаще на своем
хеммане юноша приготовил вечером смоляной факел, чтобы освещать дорогу в
церковь своей девушке. Во всех домах хозяйки выставили в окнах ветвистые
подсвечники, остается только зажечь свечи, когда прихожане пойдут мимо.
Пономарь поет во сне рождественские псалмы, а старый пробст лежит и
тревожится, достанет ли у него голоса, чтобы провозгласить во время обедни:
"Слава Богу на небеси, миру на земле, людям с добрыми помыслами!"
О, кавалеры, лучше бы вам в эту мирную ночь спать в своих постелях,
нежели якшаться с князем тьмы!
Но они приветствуют его криками "Добро пожаловать!", "За здоровье
тринадцатого!". Нечистому подают чашу с пламенным пуншем. Они отводят ему
почетное место за столом и глядят на него с такой радостью, словно его
уродливой роже сатира присущи милые черты возлюбленных их юности.
Бееренкройц приглашает его сыграть с ним партию в килле, патрон Юлиус
поет ему лучшие свои песни, а Эрнеклу беседует с ним о прекрасных женщинах,
этих дивных, услаждающих жизнь созданиях.
Он благоденствует, этот рогатый, с княжеской осанкой прислоняясь к
облучку старого экипажа, и вооруженной когтем лапой подносит чашу с пуншем к
своей улыбающейся пасти.
Но Йёста Берлинг, разумеется, держит речь.
- Ваша милость, - говорит он, - мы долго ждали вас здесь, в Экебю, ибо
доступ в какой-либо другой рай вам, полагаю, затруднителен. Как вашей
милости должно быть уже известно, здесь живут вольно, не сеют и не жнут.
Жареные воробьи сами летят нам в рот, а кругом в ручьях и водных протоках
текут горькое пиво и сладкое вино. Место здесь, заметьте, ваша милость,
прекрасное.
Мы, кавалеры, право же, ждали вас, потому что прежде наша плеяда была
далеко не полной. Видите ли, дела обстоят так, что мы представляем собой
нечто более значительное, нежели то, за что мы себя выдаем. Мы - те самые
двенадцать, та самая поэтическая плеяда, которая живет в веках. Нас было
двенадцать, когда мы правили миром там, на окутанной облаками вершине
Олимпа, и нас было двенадцать, когда мы, обернувшись птицами, сидели на
зеленых ветвях древа Игдрасил. Повсюду, где только слагались поэмы,
появлялись следом и мы. Разве не мы, двенадцать могучих мужей, сидели вокруг
Круглого стола короля Артура и разве не вступили мы, двенадцать паладинов, в
армию Карла Великого? Один из нас был Тором, один Юпитером, и как на таковых
должно смотреть на нас каждому еще и сегодня. Ведь сияние божества видится и
под лохмотьями, а львиная грива и под ослиной шкурой. Время не пощадило нас,
но когда мы здесь, кузница становится Олимпом, а кавалерский флигель -
Вальхаллой.
Но, ваша милость, плеяда наша была неполной. Ведь известно, что в
поэтической плеяде двенадцати всегда должен быть и один Локи, и один