"Лазарь Лагин. Атавия Проксима" - читать интересную книгу автора

дало бы многие миллионы кентавров экономии. Его единственной радостью было
то, что он не успел воплотить свою идею в жизнь и лишь самые близкие
друзья знали об этом. Теперь выяснилось, что и на близких нельзя
надеяться. На допросе в Особом парламентском комитете по борьбе с
антиатавизмом один из его самых близких друзей проболтался. С тех пор
Гросс разуверился в друзьях. В политике он разочаровался еще раньше.
Гросса вызвали в Особый комитет. Была ли у него идея насчет
усовершенствования перегородки? Да, была. В чем ее суть? На этот вопрос он
отказался отвечать. Это его личная идея, и он вправе распоряжаться ею, как
ему заблагорассудится. Он против военного использования атомной энергии и
не желает помогать в этом кому бы то ни было.
У него потребовали подписки, что он не коммунист и коммунистам не
сочувствует. Он не был коммунистом, но такую унизительную подписку дать
отказался: она противоречит конституции Атавии.
Ему сказали, что конституция обойдется без защиты со стороны какого-то
подозрительного иностранца, и спросили, правда ли, что в ноябре сорок
второго года он выступал на митинге с осуждением фашизма.
Гросс ответил, что он выступал на митинге с осуждением фашизма тогда,
когда это в Атавии не считалось еще преступлением, и что в последние годы
он как никогда далек от политики.
От осведомителей комитету было известно, что профессор Гросс и в самом
деле всячески ограждал себя от политики: он не читал газет, не слушал
радио, не имел телевизора и уклонялся от любых разговоров на политические
темы. Комитет не сомневался, что профессор Гросс действительно далек от
политики, но так преднамеренно и демонстративно, что это звучало пощечиной
всем атавским политиканам.
Его уволили из университета. Они вернулись в Эксепт, где могли
рассчитывать время от времени на случайный заработок, и стали жить с
Полиной в основном на сбережения. Детей у них теперь не было. Если очень
экономить, сбережений должно было хватить на несколько лет.
Они почти никуда не ходили. Когда им становилось грустно, они
усаживались за старенькое пианино и играли в четыре руки симфонии
Чайковского, Бетховена, Малера, и им казалось, что они по-прежнему в своей
маленькой венской квартирке, и что они еще очень молоды, и что все еще у
них впереди.
Но вот третьего дня Гросса снова вызвали в Особый комитет. На сей раз
дело, кажется, пахло высылкой из Атавии. Им не очень улыбалось возвращение
на родину. Здесь, в Атавии, был похоронен их бедняжка Тэдди, и им не
хотелось оставлять его здесь одного. Они чувствовали себя слишком старыми,
чтобы пускаться в далекий путь, заново обзаводиться домом на родине, где
уже не встретишь друзей и близких. Сколько их вымерло за это время,
погибло от бомб, сгорело в печах концлагерей! Невеселым было бы
возвращение Гроссов в родные края!
Сегодня утром они сели в машину и взяли путь на Мадуа, где завтра,
двадцать второго февраля, должен был состояться традиционный ежегодный
кегельный турнир. На этом турнире можно было встретиться кое с кем из
давнишних венских знакомых. Все-таки развлечение. И, кстати, можно будет
посоветоваться о том, что предпринять в связи с нависшей бедой...
- Интересно было бы поговорить с каким-нибудь толковым метеорологом, -
снова прервала молчание фрау Гросс, - чем все-таки определяется такая