"Лазарь Лагин. Броненосец "Анюта"" - читать интересную книгу автора

незаметно, и солнце совершало свой путь по небосводу нетороплн во, словно
вахтенный, которому еще далеко до смены
Кругом широко раскинулся пейзаж, утомительно однообразный в своем
великолепии. Ослепительно блестело чуть подернутое рябью море. Над головой
висело пустое и знойное июльское небо. Наверху голубизна непорочной неживой
чистоты, внизу такая же безукориз ненная равнодушная синева. Не мелькали
белым острым крылом чайки, не выскакивали из тяжелой синевы крутые спины
дельфинов с покатыми треугольниками плавников. Чаек распугала канонада,
дельфинов разогнали снаряды, мины, бомбы.
Только на самом горизонте чуть видно набухало сероватое облачко.
Аклееву вспомнилось, как еще до войны приходил на их эсминец лектор и
рассказывал, что на глубине не то трехсот, не то четырехсот метров
начинается в Черном море мертвое царство сероводорода. От этой мысли Аклееву
стало еще муторней на душе.
Он глянул на Кутового. Кутовой сказал: "Красиво!" - и снова замолк.
Время от времени Аклеев вглядывался в облачко, всплывающее из-за
горизонта. Оно возбуждало в нем кое-какие надежды, но он не спешил делиться
ими с Кутовым. Аклеев понимал, что значит в теперешней обстановке еще одно
разочарование.
- Ты бы пошел отдохнуть, - сказал он Кутовому.
Кутовой только головой мотнул и остался на корме.

Так прошли в безмолвии час или два, а может быть, и все три. Потом
скрипнула дверь каюты, и в ней показался Вернивечер. Его небритые щеки,
покрытые редкими желтоватыми волосиками, ввалились и приобрели нехороший
землистый оттенок, запавшие глаза блестели нездоровым блеском. Вернивечер
еле держался на ногах, но у него и в мыслях не было жаловаться.
- Загораем? - усмехнулся он и оперся о низенькую притолоку двери. -
Самая, между прочим, здоровая обстановка. Воздух, солнце и вода.
- Садись, Степа! - сказал Кутовой и уступил ему самое удобное место, на
трапчике.
Вернивечер послушался, сел.
- Мы тут, Степа, обсуждали обстановку, - начал Аклеев, - и мы решили...
- Знаю, - прервал его Вернивечер и снова усмехнулся, - я все слышал.
Мне - ждать, пока кого-нибудь из вас убьет... А кто останется жив, тот меня
на себе потащит к партизанам... Через Байдары... Для комиссии все ясно...

Когда настает после жаркого боя веселый миг бачковой тревоги, а
по-сухопутному - час приема пищи, могут распаленные удачей и радостью жизни
бойцы и посудачить, и поязвить, и потрепать языками насчет девчат и любви.
Стоит только кому-нибудь первое слово сказать, и пойдет тогда и хвастовство,
и розыгрыш, и великий брех, а по-морскому "травля".
Но в томительные и торжественные часы перед боем, когда не знаешь,
увидишь ли ты еще когда-нибудь солнца над своей головой и привольное море за
бортом родного корабля, тогда, словно шелуха, слетает с бойца незатейливое и
грубоватое молодечество. И снова чисты тогда матросы и в словах и в
помыслах, как чистое дело, за которое они, быть может, совсем скоро отдадут
свою жизнь. И хочется им тогда беседы душевной и простой: о родных краях, о
семье, о детях, о стариках, о жене, о любимой. Вытащат они тогда на свет
божий заветные фотографии, порыжевшие и покоробившиеся от злого матросского