"Алексей Ланкин. Лопатка" - читать интересную книгу автора

удовольствием. Он, очевидно, долго мог бы ещё рассуждать о сравнительных
достоинствах старых и новых времён, если бы Кригер не прервал:
- Извини, Иван Трофимович. Так с бульдозером-то был ли случай на самом
деле?
- Был, был - ты, поди, ещё и на свет не родился. Немец такой. В карьере,
что ли, уснул - я уж и не упомню. Бульдозерист потом сидел, а вышел - давай
куражиться да по бабам. Жены три, чтобы не ошибиться, переменил. Как
перестройка началась, объявился безвинно пострадавшим да пошёл в политику.
Теперь, люди говорят, депутат, по Москве на черной Волге ездит... А чего ты
этого немца вспомянул? Он что, заходил к тебе?
Кригер нахмурился ещё больше обычного, пригнулся к рации, почти прижал
микрофон к губам.
- Что значит заходил?
- Что обыкновенно, то и значит. Он там ко всем заходит. Могилу его
потревожили, в старину ещё, когда фабрику строили. Он теперь и шляется, к
кому ни попадя. И ведь ты смотри, какой бардак: раньше, если бы случилось
такое явление либо, прямо скажем, феномен - сразу бы доложили, куда следует,
и учёные бы занимались. А теперь только сторожа жалуются - а всем наплевать.
Дожились.
Неожиданно в наушниках возник чистый, молодой и уверенный голос Игоря
Марьяновича Подопригоры:
- Алло, балагуры! Хорош эфир засорять. Пятнадцатый полчаса пробиться на
связь не может. Как поняли? Приём.
Повесив микрофон на проволочный крючок, Кригер долго и с возрастающим
напряжением во взгляде смотрел в стенку прямо перед собою. Наконец, сделал
своё пережёвывающее движение губами и проговорил медленно, тяжело:
- Никто не знает, говоришь? Я-то знаю. Теперь знаю.


Глава шестая.

В тюрьме и на воле


Насколько неумолимо обстоятельства доказывали Степану Ильичу, что песня
его спета и осталось только глотать лекарства и ждать конца, настолько же
упрямо он противился и настаивал на своём праве быть замеченным и уваженным.
Невыносимо было смотреть и слушать, как Александр Петрович Малкин - его
нынешний начальник - складывает губы бантиком и тянет этак сладко, точно
густой сироп облизывая с ложечки: Я и вспоминать не хочу, Степан Ильич, что
ты там писал министру геологии... Кто старое помянет - тому, сам знаешь. А
ты помни, что в моём лице ты нашёл друга, и за мной - как за каменной
стеной.
Одолевало нездоровье. Правда, туберкулёз, открывшийся ещё на зоне,
удалось заглушить, но подступило множество мелких болезней. Иногда Сегедину
казалось, что тело, когда-то служившее верою и правдой, теперь решилось
мстить за то, что в своё время он пользовался им без меры. Раньше дородное и
крепкое, теперь оно усохло в жалкий полускелет с обвисшими складками кожи и
по утрам злорадно напоминало о себе одеревенением спины, металлическим
вкусом во рту и дурным кружением в глазах. Лицо тоже изменилось. Сохранив