"Алексей Ланкин. Лопатка" - читать интересную книгу автора

общее очертание уширенной ото лба к щекам трапеции, оно потеряло цвет и
свежесть и сделалось вялым, как у покойника. Бреясь по утрам, Степан Ильич с
досадою отмечал восковой оттенок кожи, грязноватую седину пробившейся щетины
и нехорошие складки вокруг рта. Но самая главная перемена была в глазах, и
именно её-то не видел Сегедин, глядя на себя в зеркало. Когда-то уверенный и
остро-схватчивый, взгляд его стал испуганным и злобным. Не замечал Степан
Ильич и того, что в разговоре он теперь избегал смотреть собеседнику в
глаза, и от этого создавалось впечатление, что он лжёт. За угодливостью и
суетливостью его нынешней манеры проглядывала плохо скрытая неприязнь ко
всякому человеку, а в особенности к тем его сверстникам, кто жили
благоустроеннее и покойнее его.
Такая перемена произошла в Сегедине не сразу, а в несколько толчков.
Наружно особенно тяжёлыми были первые годы тюрьмы. Лишённый привычного
чувства победителя и втоптанный в грязь последнего мыслимого унижения,
Сегедин в эти годы был без остатка занят отчаянною борьбой за выживание. Его
спасало то, что он почти не задумывался над своим положением, а озабочен был
только тем, как сберечь лишнюю копейку к ежемесячному ларьку и как спастись
от особенно болезненных издевательств. Тянувшиеся бесконечно, эти годы
промелькнули как один день, и впоследствии Сегедин без усилий законопатил их
в самом дальнем и глухом углу памяти.
На пятом году срока все невзгоды заслонила болезнь. Это была его первая
серьёзная болезнь в жизни. Ранее мечтавший о больничке, точно о рае земном,
теперь Сегедин попал в неё так крепко, что не чаял и выбраться. Тюремный
врач, гонявший зэков на работу с несросшимися переломами - Левая тебе и не
нужна. На сортировке одной правой справишься, - только фыркал, разглядывая
рентгеновские снимки сегединских лёгких, да морщился, далеко отставляя от
себя рукою в резиновой перчатке баночку с сегединской красноватой мокротой.
Из больнички Сегедина выпустили на лёгкую работу: доходить. Тут наконец
тюрьма оставила его в покое.
Как-то сразу получилось, что его перестали использовать как петуха - на
эту должность нашлись зэки пожирнее и поздоровее. Как у опущенного и
туберкулёзного, никто не отбирал у него пайки и никто не покушался на его
кружку с пробитым дном.
Работы по уборке барака и расчистке снега по-прежнему хватало, но голова
Сегедина неожиданно оказалась свободной для мыслей. И мысли не заставили
себя ждать.
Началось с воспоминаний. Оказалось, что Степан Ильич помнит всю свою
прошедшую жизнь до таких мелочей, которые казались навсегда похороненными
под спудом наслоившихся на них событий и тревог. При этом Сегедин с
удивлением обнаружил, что, считая себя человеком умным и в высокой степени
способным к тому, что он называл нравившимся ему словом анализировать, он
никогда не задумывался над тем, на что эта способность направляла его жизнь
до ареста.
Открылась и ещё одна неожиданность. Раньше он искренно считал себя выше
тех людей, которые не умели анализировать так быстро и так точно, как он.
Столь же искренно он уважал других, которые могли анализировать так же
хорошо, как он сам, или ещё лучше. При обратном огляде выяснялось, что люди,
на которых он поглядывал когда-то свысока, всегда стояли ниже его на
общественной лестнице. То были рабочие на горно-обогатительной фабрике; его
собственные недалёкие, как он полагал, заместители; наконец, его младший