"Ольга Ларионова. Соната ужа" - читать интересную книгу автора

чертой всех высших разумных существ.
Пинфины были робки. Но как видно, не все - эти вот полетели...
"Сколько же вас было?" - "Семеро. Но двое уже... исчезли"
Исчезли? Удрали? Погибли? Схематический язык жестов, которым оба
владели далеко не в совершенстве делал эти понятия неразличимыми. А
ведь от выяснения этих тонкостей могло зависеть очень многое. Ладно.
Тонкости на завтра.
"А где жил живу я?"
Это ему показали.
Маленькая, идеально правильная полусфера. Такое не могли сделать
лапы - только руки. Порода осадочная, тонкозернистая люминесцирующая.
Впрочем люминесценция может быть и наведенной. Не это главное. Главное
- охапка сухого мха, по-видимому служившая постелью невероятной
плотности циновка (ах да здешний мох высыхая сжимается вдвое), и под
этим импровизированным одеялом - перчатки.
Обыкновенные синтериклоновые перчатки для механических работ,
какими Тарумов страсть как не любил пользоваться. Только вот
металлические кнопки на крагах выдраны с мясом. Это из синтериклона
то! Но в остальном - обычные старые перчатки с некрупной но широкой
руки. В них много работали. Здесь? И здесь тоже - рвали проклятый
длинноволосый мох. Это видно невооруженным глазом. Тарумов обернулся к
своим спутникам, замершим на пороге, и у него невольно вырвалось:
- А где же... он?
Недоуменное мелькание прозрачных и непрозрачных век. Тарумов
спросил вслух надо было перевести. Надо было показать на пальцах - где
мол тот что жил здесь до меня и которого вы из-за своей наивности, а
может быть и просто невероятной дальнозоркости отождествляете со мной?
Что с ним? Погиб? Исчез? Сбежал?
Нет. Он был человеком и, значит не мог сбежать оставив их одних.
Если был человеком - не мог.
Тарумов не стал переводить свой вопрос.
Два грейпфрута - один выдолбленный, с водой, а другой - спелый с
сытной мякотью - болтались у него за пазухой и отчаянно мешали. Сергей
карабкался по зеленому склону который становился все круче и круче и
мысли его были заняты только тем, как экономнее и рациональнее делать
каждое движение. От малейшего толчка в голове взрывались снопы
обжигающих искр, от слабейшего усилия совсем не фигуральные ежовые
рукавицы стискивали ему горло и сердце. Воздуха! Почему так не хватает
воздуха?
Сергей поднялся на какие-нибудь двести метров, и желтое озеро
стыло и мертво поблескивает внизу. Каланча выросла еще больше, но все
равно отсюда она кажется тоненькой тростинкой, которую совсем нетрудно
переломить. Но вот ощущение пристального взгляда нисколько не
ослабевает. Или это самовнушение? Не думать об этой гадючьей каланче.
Не думать и больше не оборачиваться - на то, чтобы повернуть голову,
уходит недопустимо много сил. А они последние. Если он потеряет
сознание прежде, чем доберется до перевала, он повторит судьбу своего
предшественника исчезнувшего где-то в этих замшелых уступах, за
которыми кроется нечто неведомое.
Надо сделать последнюю остановку. Еще метров пятнадцать до