"Ольга Ларионова. Двойная фамилия" - читать интересную книгу автора

к кочевой жизни осталась, неистребимая привычка к вечным переездам, и вот
они колесили по всей Украине, Белоруссии и Молдавии, по мере того, как
освобождались они от гитлеровского ига и на скорбных пепелищах чужих домов
искали места, где бы начать собственную новую жизнь.
Только в Киев они никогда не заезжали - мама Доня говорила, что она
видела слишком много чужих развалин, чтобы прибавлять к ним еще и остов
своего довоенного дома. Видно, был предел горю, которое она могла вынести,
и от этого предела она себя берегла.
Хотя бы для приемыша.
Вот так получилось, что понятие "родного города" было для мальчика
чем-то отвлеченным. Ну, видел в кино. На открытках. Кое-что, очень малое,
помнил. Но, как это бывает у детей, с раннего детства переезжающих с места
на место, настоящей, непридуманной привязанности к географической точке
своего рождения у него не наблюдалось.
Понятие родины связалось у него с пестрой вереницей городов, больших и
маленьких, но обязательно - летних. Почти каждый учебный год он начинал в
новом городе, пока наконец к девятому классу они не обосновались в
Харькове. Там они и стали жить, по молчаливому соглашению не вспоминая:
она - о Киеве, он - о Ленинграде. Так и жили они, сначала трудно, потом
полегче, а с некоторых пор и совсем хорошо, так что мама Доня смогла,
наконец, оставить работу и впервые с начала войны по-настоящему, всласть
отдохнуть. Но как только кончились заботы, вспомнились старые беды, и
главное - ранение, полученное в феврале сорок второго на Ладоге. Месяц
тому назад мамы Дони не стало.
И тогда он взял отпуск, бросил все дела и приехал сюда, в Ленинград.
Дряхлый двухвагонный трамвай, который до войны - Митька это помнил
точно - казался мальчишкам красой и гордостью городского транспорта и
назывался почему-то "американкой", подбирался к середине моста.
Металлическая гребенка разводной части шевельнулась и дважды чугунно
чокнула под его передними колесами. Митька встал обеими ступнями на эту
гребенку, и задние колеса первого вагона тут же привели ее в действие -
она качнулась и чокнула. Потом гребенку пересек второй вагон, словно
отметился - "был тут", и трамвай пополз дальше, набирая скорость и
нацеливаясь своим граненым лбом прямо в открытую дверь магазинчика
"Мороженое". А вот магазинчик этот не припоминался. Не было его, наверное,
до войны. Хотя, может, и мост был не тот - ведь память о чугунной
гребенке, покачивающейся под ногами, могла относиться к любому другому
мосту довоенного Ленинграда. И вообще мост к делу не относится, потому что
_тогда_ - в тот день, ради смутных воспоминаний о котором он и приехал
сюда, они шли не по мосту - по льду. Но теперь перейти Неву таким образом
было невозможно - мешала ледокольная полоса, по которой то и дело
проскальзывали деловитые чумазые буксиры.
Раз пять он спускался на лед, доходил до стремительно несущейся в
протоке воды. Один раз даже имел по этому поводу объяснение с румяным,
послевоенного года рождения, милиционером. Обошлось. Постояли с полчаса на
льду, потопали ногами - сержант внимательно выслушал всю историю, а потом
посоветовал написать в газету: "Может, кто и откликнется. Бывали случаи".
А по льду убедительно попросил не ходить.
Газета, сила печатного слова... Если бы это могло помочь! Но Митька
прекрасно понимал, что его воспоминания так смутны, а предположения так