"Ольга Ларионова. Ненастоящему" - читать интересную книгу автора

недогримированных мальчишек и девчонок - неразбериха, предшествующая
любительскому и заранее обреченному спектаклю; и ее лицо во втором ряду -
недетское спокойное лицо, которое он потом с такой страстной яростью клял,
боясь увидеть еще раз, и обожествлял, разыскивая всю оставшуюся жизнь.
Но так и не увидел больше ни разу.
Он научился лгать самому себе, говоря, что это была лишь случайная
встреча, четырнадцать лет назад задевшая его самолюбие. Но сейчас то, что
они встретились снова, не могло быть простым случаем - это было
волшебство, и не поверить в него было бы смертным, непоправимым грехом. И
он знал, что никогда не совершит этого греха, ибо не расстанется с этой
женщиной ни на день, ни на час, ни на миг. И если на их пути встанет
смерть,- он не переживет эту женщину.
Ни на день, ни на час, ни на миг.
Эта мысль не выросла из воспоминаний и не пришла вслед за ними,- нет,
она существовала с самого начала, с момента пробуждения, а может быть, и
ранее; быть может неосознанная и неоформившаяся, она возникла в его мозгу
как раз четырнадцать лет назад, и только ждала этой встречи, неминуемой,
как возмездие, ибо если на земле извечно существовал закон бытия, карающий
горем за зло, так должен же был, в противовес ему, существовать другой, по
которому за однажды принесенную великую радость воздавалось счастьем...
Эта мысль еще не успела выпасть четким кристалликами слов из того
первичного вне словесного хаоса ощущений и понятий, который предшествует
подобной кристаллизации,- как он уже устыдился и ужаснулся этой мысли, ибо
она принадлежала прежнему Арсиньегасу, еще не пережившему это пробуждение,
еще не задыхавшемуся при виде этого удивительного любимого лица,
сбереженного его памятью за полтора десятилетия. И он смел подумать, что
тогда, в каникулы великих дождей, он принес ей радость! Ах ты, мелкий
бонвиван, кавалер Фоблас космического века! Спору нет, бывало -
облагодетельствовал своим вниманием несколько десятков разнокалиберных
дурочек. Бывало.
Доставлял им "радость великую" - величины, правда, самой разнообразной,
от нежных бесед и до... Вот именно, до. И включая. И сохранил, укоренил в
своей памяти это хамское, самовлюбленное чувство "приношения радости".
И вот теперь этими нечистыми лапами воспоминаний, обмаранный
фобласовской терминологией, он влез в дождливое лето неудачных каникул...
Как посмел он подумать, что она, эта девочка из второго ряда полутемного
школьного зала, девочка с загадочными глазами древних королей,- что она
радовалась его вниманию, что она вообще помнила все четырнадцать лет?
Он сделал над собой усилие, чтобы прогнать мучившие его слабость и
дурноту и понять наконец, кем стала для него эта женщина-и кем может стать
для нее он?
И понял одно: она тоже ждала его и любила все эти годы. Все
четырнадцать лет. И опять-таки это не было следствием рассуждений или
воспоминаний - это было так, словно с момента пробуждения где-то на
внутренних стенках его души уже было написано огненными буквами: "Она
любила меня..." И теперь ему оставалось только сосредоточиться, внутренне
прищуриться - и прочесть эту надпись.
Вероятно, он и в самом деле прищурился, потому что лицо, застывшее
перед ним, вдруг стало удивительно четким, реальным; и, вглядевшись в это
лицо, он только сейчас понял, что она ждет чего-то, ждет именно от него, а