"Ольга Ларионова. Перебежчик (фантастический рассказ)" - читать интересную книгу автора

этим дурацким именем - Астор, удивительно напоминающим кличку
благородной охотничьей собаки, - а тот Стор, внешне напоминающий
прекрасного капитана из старого бульварного романа, наделенный всем тем,
чего так не хватает мне самому? С девчонкой-то я уже разделался - я
превратил ее из долговязой, белобрысой Рики в златокудрую красавицу
Регину, но как быть с этим диалогом? Могу ли я позволить, чтобы и в моей
повести она мне так же хамила?"
- Ступайте домой, - сказал он как можно строже. - Практикантам не
позволяется задерживаться в помещениях института без присмотра
сотрудников.
- А вы за мной присмотрите, - сказала она, подтягивая колени к груди
и освобождая кусочек подоконника. - Вы сядьте рядышком и присмотрите за
мной.
"Ну, голубушка, - думал он, продолжая стоять, - а вот это я уж
непременно сохраню. Моя Регина обязательно скажет: а вы присмотрите за
мной... И подвинется на подоконнике. Но вся беда в том, что я, то есть
не я, а Стор, он сядет рядом, и что будет потом, господи, что будет
потом... Ведь знаю, что все банально до отвращения, аж пальцы на ногах
поджимаются, и все-таки буду писать. Литература, черт ее дери... "
- Послушайте, девочка, - сказал он, заранее чувствуя, что будет
сейчас говорить совсем не то, что нужно. - Я неоднократно советовал вам
переменить профессию. Не теряйте времени, порядочного физика из вас не
выйдет. Не тот склад характера.
- Я и не собираюсь стать порядочным физиком, - она нисколько не
смутилась. - Я с этого только начну. А потом я стану Настоящим
Писателем, как вы.
Он удивленно посмотрел на нее. Он никогда не говорил в институте о
своей второй профессии - он тут же поправился: о своем втором состоянии.
- Это много труднее, чем стать просто физиком, - сказал он медленно.
- Можно писать всю жизнь и не стать Настоящим Писателем.
- Вот я и буду писать всю жизнь.
- Но сначала надо научиться писать на бумаге.
Это очень мучительно - писать на бумаге. Ты сам знаешь о своем герое
так много, что невольно перестаешь понимать, удалось ли тебе вложить в
подтекст все то, что никак не умещается в печатных строчках. Для тебя
этот подтекст существует потому, что все то, что ты думал, когда
создавал свою повесть, или роман, или даже коротенький рассказ, все это
всегда при тебе, и, когда ты перечитываешь написанное тобой, тысячи
ассоциаций роятся у тебя в голове и волей-неволей создают то
переплетение звуков, запахов, ощущений и желаний, которое делает
написанное живой плотью; но все это только для тебя. А как проверить,
существует ли все это для постороннего читателя?
И даже свое собственное, оно может звучать совсем по-разному в
зависимости от того, написано ли это пером, напечатано на машинке или
оттиснуто типографским способом. Вот и разберись, где у тебя вышло
по-человечески, а где - просто никуда. Пишешь и пишешь, мучаешься
несказанно и в один прекрасный день решаешь послать все к чертям, потому
что уже очевидно, что ничегошеньки из тебя не получилось, - и вдруг, как
снег на голову, решение Совета Союза писателей о том, что тебе
присваивают право быть Настоящим Писателем.