"Ольга Ларионова. Лгать до полуночи" - читать интересную книгу автора

солгать, и Тухти тут же стремительно утрачивал свой великолепный марсианский
багрянец.
Но вот таким обесцвеченным, до лягушачьей прозелени, как сегодня, Алан
не видел его ни разу.
Анна же знать этого не могла, и не нужно было ей это знать.
- Темнота, - повторила она. - Поскорее бы. Устала я от твоего
золотишка. Думала, оно сгинет куда-нибудь, так ведь нет, весь день сияло,
как проклятое. Одно спасенье - на коньяк похоже. Вот и вечер пришел, и
теперь оно... - она задышала прямо в ухо Алану, так что у него защекотало
где-то возле барабанной перепонки. - По закону сохранения материи оно
исчезнет с неба и перельется - в меня. Погляди, я стала тоненькая-тоненькая,
аж прозрачная. И позваниваю тихонько. Не слышишь? Странно. Я ведь
превратилась в тонюсенькую золотую пластинку. Подними меня повыше и посмотри
сквозь меня на что-нибудь - я ведь просвечиваю... Ну, поднимай, поднимай, не
бойся, только не отпускай - я улечу...
Она вдруг оборвала свое полусонное бормотанье, и он с ужасом понял, что
она совсем не пьяна, а просто расслабилась, чтобы позволить себе отдохнуть,
отключила все тормоза; но когда усталость пройдет, она деловито поднимется,
кликнет Тухти, чтобы принес ей туфельки, и все кончится.
- Анна, - потерянно зашептал он, - Анна, Анна...
Он твердил только это, целуя сонное лицо, но тут увидел ее глаза,
зеленые колодезные глаза, распахнувшиеся так широко, что он невольно
поперхнулся и смолк.
- Господи, да почему же - нет? - проговорила она с безмерным
удивлением. - Ну почему - нет?..
И он понял, что она говорит не ему, а самой себе. И еще на него вдруг
напал (вот уж совсем не к месту!) приступ глобального виденья, и он разом
представил себе ту вселенскую даль, из которой она прилетела к нему, и всю
ту массу занятых людей, которых она оторвала от дела, перевернула все их
планы и все-таки убедила в правомочности своего каприза, и все это вместе
было сущим пустяком по сравнению с тем, что она сумела-таки прийти к
согласию с самым взбалмошным, непостоянным и несговорчивым существом во всем
Пространстве.
Она о чем-то договорилась сама с собой.
Что-то промелькнуло в душе Алана, какой-то мгновенный всплеск, но она
попросила тоненьким детским голоском:
- Алька, да заслони ты от меня это окаянное небо! - и он больше не мог
ни думать, ни взвешивать, ни сомневаться.
И они больше не видели, как медленно коричневеет и угасает это небо,
как стихает ветер, и не было им дела до того, что земной вечерний запах
петрушки и тмина лениво ползет в ложбинку между грядками и безнадежно
запутывается в ворсинках лилового пледа.
А потом совсем стало темно, и зажглись звезды, такие яркие, что можно
было уже посмотреть па часы. Алан осторожно освободил руку, оттянул рукав и
глянул на циферблат.
Было без двадцати двенадцать.
День остался позади, день, полный отчаянья и блаженства, надежд и
разочарований, полный ее голоса, яблочных бликов ее платья, нежного угара ее
волос, перемешанного с домашним огородным духом, застоявшимся между
грядками. И другого такого дня никогда не будет, потому что это был самый