"Антонио Ларрета. Кто убил герцогиню Альба или Волаверунт " - читать интересную книгу автора

писать. Это ложный слух. Может быть, я никогда не примусь за них". Он
предпочел не расслышать: "Я не могу писать. Не могу также и нарисовать все,
что произошло в тот день, в виде серии сцен, как это делают Карпаччо и
Сурбаран, когда изображают жизнь святых. Но я могу рассказать вам о тех
событиях поминутно и тем самым рассеять..." Я прервал его. Я заговорил еще
более энергично, повысив голос, и не потому, что заботился о его глухоте. Я
сказал, что "Мемуары", если я когда-нибудь их напишу, будут включать только
политические аспекты моей деятельности и правления Карла IV. В первый раз он
мне ответил так, будто слышал меня: "Тогда тем более, дон Мануэль. Разве
слухи о возможном убийстве герцогини не намекали, что следы ведут наверх?
Так скажем же об этом прямо. Прошло двадцать лет. Обе мертвы. Обвиняли
королеву. И не говорите мне, что это не имеет ничего общего с политикой".
Я уже раскаивался, что пришел к нему, у меня было такое чувство, будто
по неосторожности или по наивности я угодил в ловушку. Наш разговор вряд ли
пройдет нормально. Он будет слышать только то, что захочет услышать. Сама
перспектива доказывать и втолковывать ему что-то действовала на меня
угнетающе. И даже простое упоминание доньи Марии-Луизы звучало для меня
кощунством. Что было делать? В это мгновение нас прервала Леокадия в
свойственной ей резкой манере: "Фанчо, стол накрыт. Как у вас с аппетитом,
ваша светлость?"
За столом Гойя не мог скрыть своего нетерпения. Он уклонялся, даже
рискуя быть невежливым, от участия в разговоре, почти не ел и пил вина
больше, чем считала допустимым Леокадия, судя по ее недовольным замечаниям.
Вести разговор с Леокадией было тоже не слишком легко. Обращаясь ко
мне, она каждый раз упорно величала меня "ваша светлость", но при этом голос
ее звучал так фамильярно, что рассеивал всякую видимость почтительности,
рядом с титулом откровенность теряла непосредственность и начинала походить
на грубую пародию, а сам титул, произносимый небрежной скороговоркой,
становился смешным и бессмысленным. Я почувствовал облегчение, когда Гойя,
внезапно поднявшись из-за стола, сказал: "Теперь мы с доном Мануэлем хотим
остаться вдвоем. Ты уже достаточно наговорилась, Леокадия. Принеси нам еще
кофе в студию. И бутылку бренди".
Леокадия спасла меня от Гойи, а Гойя спасал меня от Леокадии, и теперь
у меня не было другого спасения, как удалиться. Но разве я пришел сюда не с
вполне определенным намерением - выслушать то, что он сейчас готовится
рассказать мне; а он тем временем зажигает тут и там свечи, а затем,
используя время, пока не вышла Леокадия, устанавливает друг против друга два
кресла и закрывает ставни. Дождавшись, когда Леокадия закроет за собой
дверь, что она делает не без некоторого раздражения, и я догадываюсь, что до
него доходит не сам стук захлопнувшейся двери, но вызванная им вибрация, он
еще медлит, смотрит, как я допиваю кофе, а сам готовится выпить свой первый
бокал бренди; он так торопится, что бренди переливается через край, похоже,
он боится, что у него дрогнет рука, которая, судя по миниатюрам, еще вполне
тверда.


РАССКАЗ ГОЙИ


ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ