"Николай Латушкин. Ночной звонок " - читать интересную книгу автора

ним... Покаявшись, умереть хочу..." Не вышла за него Дуняша-то,
почувствовала, видать, гнильцо в душонке... А отец, вишь, все рассказывал
ему на кухне, доверчивый был. Сядут за рюмочкой, а отец ему - забирают, мол,
ребят. Вредителей ищут. Вот он и смекнул написать в органы, рассчитал все...
А потом утешал меня: верь, Мария, разберутся..."
В дверь снова зазвонили, на этот раз зло и агрессивно, и забарабанили
вслед, похоже ногами. И в такт ударам тревожно застучало сердце. Иван
Данилыч зачем-то выключил свет и, осторожно ступая, заглянул в дверной
глазок.
Простенькая оптика отодвинула в глубь пространства три фигуры в кожаном
пальто и всклоченного бородатого мужичка в телогрейке.
- Краев, открывайте! - послышался хриплый голос. - Мы знаем, что вы
дома. Иначе выломаем дверь.
Иван Данилыч растерянно отступил назад. Дверь затрещала и слегка
поддалась. Он сделал еще шаг и наткнулся спиной на какой-то предмет у стены.
Что-то тяжелое повалилось сверху, глухо ударив по голове, и Иван Данилыч,
тихо застонав, осел на пол...
- Ваня, Ваня! Что с тобой? Тебе плохо? Сердце? - услышал он голос и,
открыв глаза, увидел склонившееся над ним лицо жены.
- Не знаю. - Иван Данилыч медленно поднялся и осмотрелся. Ни календаря,
ни черного телефонного аппарата, ни стен с отвалившейся штукатуркой. - Ты
слышала звонок?
- Нет. Почему ты на полу?
- Я бы и сам хотел знать... Похоже, на меня что-то свалилось, - Краев
потрогал затылок и поморщился, ощутив резкую боль. - Чертовщина какая-то...
У нас здесь и падать-то нечему...
Он посмотрел на пол, инстинктивно надеясь увидеть упавший на голову
тяжелый предмет, от которого ныл затылок, и вздрогнул.
В узкой полоске света под дверью белел небольшой лоскуток. Уже
догадываясь, что это, Иван Данилыч нагнулся и поднял бумажный прямоугольник.
С календарного листа на него в упор смотрел человек, имя которого в
детстве звучало чаще, чем его собственное, усмехаясь в густые усы, уверенный
в своей правоте и бессмертии.
Дешевая газетная бумага ничуть не пожелтела за пол столетие и,
казалось, источала запах свежей типографской краски...

Декабрь 1989 г.