"Томас Эдвард Лоуренс. Семь столпов мудрости [H]" - читать интересную книгу автора

презрение к жизни, доводящее иных до голого аскетизма,
приводит человека в отчаяние. Он беззаботно проматывает все
что имеет, в том числе и родовое наследство, в неудержимом
стремлении к концу. Еврей в брайтонском "Метрополе",
скряга, поклонник Адониса, развратник из злачных мест
Дамаска, -- все это свидетельства семитской способности
наслаждаться и одновременно проявления нервозности, которые
на другом полюсе приводили к самоотречению ессеев или
ранних христиан, или же первых калифов, находивших пути в
рай, бесконечно далекие от нищенства духом. Семиты
балансировали между вожделением и самоотречением.

Арабы способны влезть в свою идею как в петлю, потому что
не связанная обязательствами лояльность их мышления
превратила их в покорных слуг. Ни один из них не выйдет из
игры, пока не придет успех, а с ним и ответственность, и
чувство долга, и обязательства. Затем идея уходит, и все
заканчивается руинами. Без веры их могли принять в любом
месте на свете (но не на небе) благодаря их земным
богатствам и удовольствиям, которые те доставляют. Но если
на этом пути им встречался проповедник какой-либо идеи,
которому негде приклонить голову и который кормится
подаяниями подобно птицам небесным, они расставались со
всем своим богатством ради его вдохновения. Они были
неисправимыми детьми идеи, бездумными и лишенными расовых
предрассудков; и у них с неизбежностью тело противостояло
Душе. Разум их был странным и темным, полным депрессии и
экзальтации, не знавшим правил, но более пылким и
плодовитым в вопросах веры, нежели любой другой на свете.
Это был народ начал, для которого абстракция была
сильнейшим побудительным мотивом, процесс -- бесконечным
мужеством и многообразием, а конечный результат -- ничем. Они
были неустойчивы как вода и подобно воде могли в конечном
счете возобладать надо всем. На заре времен они волнами
обрушивались на берега жизни. Каждая волна разбивалась, но
подобно морскому прибою уносила хоть крупицу гранита, на
который падала, и в один прекрасный день очередная волна
получала возможность беспрепятственно прокатиться по тому
месту, где когда-то был материальный мир, и Аллах мог
появиться на поверхности этих вод. Одну такую волну (и не
последнюю) поднял я, раньше, чем это сделало дыхание идеи,
и она обрушилась на Дамаск. Откат этой волны, разбившейся о
законные обстоятельства, со временем породит новый прилив.

ГЛАВА 4

Первое же крупное продвижение на Средиземноморское
побережье показало миру способность любого захваченного
идеей араба к краткому выплеску бурной физической
активности. Но когда запал выгорел, столь же очевидными