"Иван Иванович Лажечников. Новобранец 1812 года" - читать интересную книгу автора

сыскалось для вас повозки?" - спросил я его. "Была, - отвечал он, - но
случились раненые тяжелее меня... Слава богу, я могу еще дойти". При этих
словах с трудом приподнялся из телеги один из солдат, лежавших в ней, и
сказал со слезами на глазах: "Его благородие - наш ротный командир; нам
четверым раненым было тесно в одной телеге... он уступил нам свою". Тут он
не мог продолжать и опустился на повозку.
Возвратившись домой, я стал собираться в путь, к отцу в деревню.
Квартира моя была на Сретенском бульваре (помнится, в доме профессора
Горюшкина), подле узорочного дома с садом, где хозяин, старый инвалид,
причудливо устроил гауптвахту, поставил деревянную батарею и солдат, не
сменявшихся со стражи. Он и на покое, в городе, не хотел расстаться с
военною жизнью. Старожилы, конечно, запомнят этот дом, которого ни один
проезжий не миновал, не полюбовавшись на игрушечный лагерь. После моего
отъезда с квартиры, где я жил, занял ее раненый офицер Франк с рядовым
Ишутиным. Выписываю страничку об этих лицах из моих походных записок: "По
окончании Бородинской битвы, когда смерть утомилась над бесчисленными
жертвами своими, раненый рядовой 2-й роты сводного гренадерского батальона,
Никифор Ишутин, присоединяясь к роте своей, шел отдаленно за нею с поля
сражения. Вдруг слышит он за собою слабые стоны, которые, казалось ему,
звали его на помощь. Пренебрегая страхом попасться в плен к неприятелю,
расставлявшему в виду его свои пикеты, он возвратился на то место, откуда
доносились звуки замирающего голоса. Там нашел он роты своей прапорщика
Франка, плавающего в крови от полученной им тяжелой раны пулею в ногу. "Бог
принес меня к вашему благородию, - сказал он, - дам ли я неприятелю ругаться
над вами?" Несмотря на собственную боль, он втащил офицера на плечи свои и
готовился один нести его из опасного места, как другой солдат той же роты,
видевший издали его усилия, присоединился к нему и помог ему донести
драгоценную ношу в цепь, где перевязывали раненых. С этого времени Ишутин не
отходил от больного Франка; в продолжение отступления достал ему повозку с
лошадью, перевязывал раны и смотрел за ним, как нежный отец. При выходе
русских войск из Москвы он не расстался с умирающим офицером. Все, что они
претерпели в пребывание неприятелей в древней столице нашей, не может быть
описано. Довольно сказать, что дом, в котором нашли они себе покойный
уголок, предан был пламени. Верный Ишутин вынес Франка из огня на плечах
своих, как новый Эней отца своего Анхиза{394}".
Я простился с Москвой, как прощаемся с родною, которую опускаем в
землю. При выезде из заставы я приобрел себе дорожных товарищей, шесть или
семь дюжих мужичков. Они не преминули упрекнуть меня за оставление
первопрестольной столицы, и если б не быстрота лошадей в моей повозке, мне
пришлось бы плохо. Мой геройский дух снова был озадачен в Волчьих воротах
жалобными криками умирающего... На заре, под Островцами, я сошел с повозки и
мимоходом взглянул в часовню, которая стояла у большой дороги. Вообразите
мой ужас: я увидел в часовне обнаженный труп убитого человека... Еще теперь,
через сорок лет, мерещится мне белый труп, бледное молодое лицо, кровавые,
широкие полосы на шее, и над трупом распятие...
На берегу Москвы-реки, в виду сельского крова, под которым провел я
лучшие лета моего детства, встретили меня родные со слезами радости. В
ожидании меня - сколько страху испытали они: не попался ли я в плен
французам, не убили ли меня недобрые люди!
Через несколько дней узнали мы, что Москва занята неприятелями. Ожидали