"Иван Иванович Лажечников. Знакомство мое с Пушкиным" - читать интересную книгу автора

половиною своею за край земли, другою золотило и румянило рой носившихся
около него пушистых облачков. "Ты не бывал еще в Петербурге - посмотри..." -
сказал мне граф с какою-то радостью, указывая единственною рукою своею на
Неву. Казалось, он мановением этой руки раскрыл для меня новый, прекрасный
мир.
Петербург тогда был далеко не тем, что он теперь, но и тогда вид на
голубоводную, широкую Неву, с ее кораблями, набережными, академией, биржей и
адмиралтейством, привел меня в восторг. Я бывал в Берлине, Лейпциге,
Касселе, Кенигсберге и Париже, но ни один из этих городов не сделал на меня
такого впечатления. Правда, когда я в первый раз увидал Париж, я ощутил
невыразимо высокое чувство; но надо прибавить, что это было в вечер 18 марта
1814 года, что я увидал город с высот Монмартра, при утихавшем громе наших
орудий, при радостных криках: ура! В эти минуты я вспомнил пожар Москвы,
вспомнил, как я месил снежные сугробы литовские, спотыкаясь о замерзшие
трупы, при жестоких морозах, захватывавших дыхание, в походной шинели,
сквозь которую ветер дул, как сквозь сетку решета. Еще живо представлялась
мне великая и ужасная картина Березины, взломанной бегущей армией. Как будто
дух Божий хотел показать на этом месте всю силу своего гнева - взорвал реку
с основания ее и, со всем, что застал живого, оледенил ее вдруг своим
дуновением. Среди обломков колес и осей, изорванной и окровавленной одежды,
трупов лошадей, руки, поднятые изо льдины и как будто еще молящие о спасении
или угрожающие, лики мертвецов, с оледеневшими волосами, искривленные, с
бешенством проклятия или с улыбкою новой жизни на устах*, а кругом снежная,
с тощим кустарником, степь, подернутая вечерним полусумраком. Ни одного
звука на этом ледяном кладбище, кроме стука от подков моей лошади, пугливо
ступающей между мертвецами; ни одной живой души, кроме меня, с (бывшим)
дядькой моим, который весь трясется и жутко озирается. Все это живо
представлялось мне на монмартрских высотах. Теперь я только что вышел из
огня сражения, из-под свиста пуль, цел, невредим - и передо мною, у ног
моих, расстилалась столица Франции... О ней мог я только мечтать во сне, и
вот, завтра же, вступаю в нее с победоносною армией... О! это чувство было
высокое, восторженное, но его произвело не зрелище красот Парижа, а стечение
обстоятельств, приведших меня к нему - обстановка этого зрелища. Чувство это
было совсем не то, которое наполнило душу мою при взгляде на родной город,
созданный гением великого Петра, возвеличенный и украшенный его преемниками.
- Прекрасно! - чудно! - мог я только сказать графу.
______________
* Я проезжал Березину спустя немного дней после переправы через нее
неприятеля.

Посвятив недели две на осмотр всего, что было замечательного в
Петербурге, я предался глубокому уединению, какое только позволяла мне
служба. В это время готовил я к печати свои "Походные Записки", в которых
столько юношеской восторженности и столько риторики. Признаюсь, писавши их,
я еще боялся отступить от кодексов Рижского и братии его, столь твердо
врученных мне профессором московского университета По[бедоносцева].
Счастлив, кто забыл свою риторику! - сказал кто-то весьма справедливо. -
Увы! я еще не забыл ее тогда... В это же время граф поручил мне привести
свою военную библиотеку в порядок и составить ей каталог.
Говоря о библиотеке, невольно вспоминаю посещение ее одним из