"Александр Александрович Лебедев. Чаадаев ("Жизнь замечательных людей") " - читать интересную книгу автора

сродни клевете. Она искажает истину по злому умыслу. Когда легендой начинают
подменять истину, сплетня спешит предложить себя в качестве "всей
подноготной". Легенда и сплетня - антиподы. Но они антиподы одного ряда,
одной системы. Сплетня - изнанка легенды. Легенда и сплетня - Дон-Кихот и
Санчо Панса одной системы представлений, они - Сцилла и Харибда истины. И
их противоположность ограничена.
Они ненавидят друг друга, но только в этой ненависти они и находят весь
смысл своего существования. Порой сплетней обрывают легенду. Порой легенды
противопоставляют сплетне. Тут многое зависит от эпохи, от времени. Периодам
романтических иллюзий сродни легенды. Временам обывательского "отрезвления"
-- мелочный скептицизм анекдота. Миф представляет своего героя на котурнах и
с ореолом вокруг чела. Мелочному умничанью сплетни интересно неглиже героя.
Так легенда и сплетня дополняют друг друга. Респектабельная романтика
легенды тяготеет к официальной идеологии или к идеологии, которая покушается
стать официальной. Во всяком случае, легенда творится гласно, она идет по
верху общественного мнения, она - его знамя, иногда казенное, часто знамя
протеста. Сплетня - "дело частное", она чурается очевидных знаков своего
родства со всем официальным, "санкционированным", она идет "по дну"
общественного сознания.
О Чаадаеве слагались мифы и рассказывались сплетни. Он и появился в
легендарные времена "Александровской весны" и преддекабрьских иллюзий, но
эта эпоха оборвалась в безвременье николаевской реакции, с ее изменами,
доносами, слухами, сплетнями. Легенда и сплетня всю жизнь шли рядом с
Чаадаевым. Они не оставили Чаадаева и после его смерти.
На рассвете прошлого века людям грезилось многое. Это было время
великих событий и исторических перемен. Мир явно кренился влево.
В условиях, сложившихся после наполеоновских войн, в Европе вызревала
революционная ситуация-Революционный взрыв потряс Испанию, затем настал
черед Неаполя, Португалии, Пьемонта, Греции. События начала века, писал
Павел Иванович Пестель, "показали столько престолов низверженных, столько
других постановленных, столько царств уничтоженных, столько новых
учрежденных, столько царей изгнанных, столько возвратившихся или призванных
и столько опять изгнанных, столько революций совершенных, столько
переворогов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с
революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же, --
замечает глава левого крыла декабристов, - имеет каждый век свою
отличительную черту. Нынешний ознаменовался революционными мыслями. От
одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до
России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух
противуположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух
преобразований заставляет, так сказать, везде умы клокотать".
Мир заколебался. Завтра, будущее у всех ассоциировалось с новыми
переменами. Жизнь стронулась.
В России тоже все ждали в это время самых серьезных перемен. И перемены
начинались. Начинался либерализм. Пусть контролируемый сверху, пусть до
крайности непоследовательный, урезанный. Для России он вообще был внове.
Вблизи Александра стал и сделался вторым человеком империи сын сельского
священника Михаил Михайлович Сперанский. Был учрежден Государственный совет
(он просуществовал, кстати сказать, до февраля 1917 года), сверху шли слухи
о готовящейся конституции. По всей стране расползлись масонские ложи,