"Михаил Николаевич Лебедев. Последние дни Перми Великой (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

- Вестимо, в тайник я не спрячусь. Не бабье ведь дело мое. Нельзя мне
от своих отставать.
- Да там ведь Бурмат все укажет! Зачем же тебе-то идти?.. Останься
при мне да при Мате, при сыне нашем единственном! Останься при нас, Микал!
Не покидай нас сиротами бесприютными! - горько зарыдала княгиня и прижала
к себе сына, дрожавшего всем телом от испуга.
- Эх, Евпраксия, Евпраксия! - досадливо вырвалось у князя,
расстроенного причитаниями жены. - Немного в тебе разума есть, как я
погляжу! А твердости и того меньше. Да разве приличествует мне, первому из
князей пермских, за спины ратников своих прятаться? За это ведь не
прибавится чести моей, которая дороже для меня всего...
- Да и не осудит тебя никто, это я знаю тоже, - возразила княгиня,
утирая слезы, катившиеся у нее по щекам. - Послушай, останься при нас...
не ходи в опасность смертельную...
- Бурмат тоже говорит: не подобает-де князю на башенке стоять...
неровно стрела прилетит... ступай-ка, говорит, домой, князь высокий! -
усмехнулся Микал. - Но знаю я место и дело свое и завсегда буду там, где
быть мне подобает!
Он подошел к жене, обнял и поцеловал ее, потом поцеловал сына и
сказал:
- Ну, прощайте на время недолгое. Спешите в тайник спрятаться... на
всякий случай, вестимо. А я на валы пойду.
- Мир вам! - раздался громкий голос с порога, заставивший Микала
быстро обернуться к дверям.
- Здравствуй, поп, - отозвался князь не особенно ласково, оглядывая
вошедшего с ног до головы. - Чего тебе надо от нас?
Перед ним стоял высокий широкоплечий старик с жирным лоснящимся
лицом, украшенным рыжею бородою, спускавшеюся до самой груди. Волосы на
голове его - такого же цвета, как и борода, - представлялись громадною
копною, всклокоченною до последней крайности. Нос отливал сизо-багровым
румянцем, доказывавшим близкое знакомство вошедшего с хмельными напитками.
Только глаза светились каким-то добрым огоньком и осмысленностью, что мало
соответствовало его грузной неопрятной фигуре. Одет он был в длинный
широкий подрясник из синего домотканого холста, изготовляемого в самой
Покче по указанию русских людей. На шее у него висел наперсный
посеребреный крест на медной цепочке.
Это был покчинский священник отец Иван, или Иванище, как его прозвали
знакомые новгородцы за высокий рост и за толщину тела. Жизни он был
недостохвальной по его же собственному сознанию: много ел, много пил,
много спал, много творил других "непотребств", не приличествующих
духовному званию, но народ извинял ему многое, видя его доброе сердце,
готовое на все жертвы для блага ближнего своего. Только в последнее время,
благодаря тайной деятельности языческих шаманов, шатающихся по городам и
селениям новокрещеной страны, покчинцы стали коситься на своего попа,
говорящего в церкви одно, а делающего совершенно другое. Разумеется, поп
Иван, как человек неглупый и наблюдательный, понимал, что поведение его
вредит святому делу, которому он служил, но дурные привычки до такой
степени укоренились в нем, что он не мог отстать от них, хотя бы сам желал
того в минуты пробуждения своего нравственного чувства и сознания долга
пастыря. А было время, когда отец Иван считался примерным священником,