"Бенджамин Леберт. Небелая ворона " - читать интересную книгу автора

большинство этого просто не замечают. "Ну уж нет, не увиливай. Мышонку явно
есть что сказать. Насчет крыши, это ведь ты серьезно". Он улыбнулся. "Вот уж
правда, - воскликнула Кристина, - у мышонка всегда найдется, что сказать. И
насчет крыши, это я действительно серьезно". Ее глаза вызывающе заблестели.
Надо мной что-то промелькнуло. Я не сразу понял, что это болтается рука
Генри. Он свесил ее со своей верхней полки. Смотрю в окно - там абсолютно
ничего не разобрать.
- Знаешь, говорят, что нет ничего постоянного. Все течет, все проходит.
Человек не может сохранить при себе что-то неизменным на своем долгом пути.
И самое главное - человек ведь тоже не бесконечен. Люди из-за этого злятся.
И часто говорят, что время должно остановиться.
Чтобы некоторые вещи никогда не исчезали. Чтобы оставались незыблемыми.
Они никак не могут понять, что время должно идти. Ведь только движение
времени может удовлетворить стремление к бесконечности, к вечности. Время
должно идти. Предметы должно смывать волной. Чтобы о них можно было
вспоминать. Чтобы они оживали в воспоминаниях. Тогда они останутся у
человека во время его пути, может быть даже навсегда. Следовательно,
возможно и то, что тогда мы сами тоже будем существовать бесконечно долго.
Ты меня слушаешь? - Да.
- Вызывающий блеск ее глаз. Как ты думаешь, его тоже должно смыть
волной?

Оона. Мои воспоминания об Ооне. Сколько нам было? Пять? Шесть? Семь?
Восемь? Пока она не переехала? У нее были каштановые волосы до плеч. Нежное
лицо. Изящные черты. Бледная кожа. Тонкие губы. Во всем облике что-то
ранимое. Мама все время старалась ее чуточку принарядить и всегда
перебарщивала. Когда я про нее вспоминаю, то вижу маленькие голубые бантики
у нее в волосах. Я часто приходил к ней домой, мне хотелось играть вместе с
ней маленькими пластмассовыми фигурками - уродцами, которых в то время можно
было купить в любом магазине. Но родители не разрешали Ооне брать в руки
такую гадость. Ее отец целыми днями торчал дома, потому что у него была
какая-то болезнь, говорить о которой запрещалось. Он сидел на тахте в
гостиной. А я тайком проносил уродцев под свитером и проходил мимо него,
поднимаясь наверх, в комнату Ооны. Сегодня открытка от нее висит у меня на
кухне в берлинской квартире. Приклеена скотчем к кафелю. На открытке -
летний домик где-то в Швеции. Надпись на обратной стороне не видна, но я
знаю ее наизусть: "Дорогой Пауль, извини, что долго не отвечала. Много
путешествовала". Однажды я был в ее городе. Позвонил, зашел. Потом все время
слал сообщения на мобильник. Но она так ни разу и не ответила.

Генри продолжает свой рассказ:
- Мы еще какое-то время сидели в том ресторане. Официант принес три
коктейля и отошел. Кристина снова закурила. Она осторожно тыкала сигарету в
пепельницу и играла с лежащим в ней пеплом. Йенс чуть съехал на стуле и
опять таращился на чертову парочку. Я тоже на них посмотрел. Перед ними уже
появилась какая-то еда - не помню, что они ели. В любом случае, девчонка
спросила у парня, можно ли ей забрать лежащие на его тарелке оливки. Йенс
уставился в какую-то точку на столе. Мой взгляд остановился на его мясистой
шее, почти такой же толстой, как и его лицо.
Он сказал: "Все девицы бегают исключительно за абсолютными идиотами. Я