"Жан-Мари Гюстав Леклезио. Пустыня" - читать интересную книгу автора

примеру, такие знойные часы, когда солнце обжигает кожу сквозь одежду, когда
лучи его иглами вонзаются в глаза и губы начинают кровоточить. Тогда Лалла с
головы до ног закутывается в синее покрывало и, завязав на затылке большой
носовой платок, опускает его на лицо до самых глаз, а голову обматывает еще
одним синим покрывалом, которое ниспадает до самой груди. Жгучий ветер
прилетает из пустыни, принося с собой жесткие крупицы пыли. На улицах
Городка ни души. Даже собаки попрятались кто куда - кто в яму, кто за дом,
кто за пустую канистру из-под бензина.
Но Лалла любит выходить на улицу в такие дни, может, как раз потому,
что нигде нет ни души. Кажется, будто на земле не осталось ничего - ничего,
что принадлежало бы людям. В такие вот минуты Лалла чувствует себя так,
словно она уже больше не она, словно все, что она когда-нибудь делала, не в
счет, словно самая память исчезла.
И тогда она идет к морю, туда, где высятся дюны. Укутанная в синие
одежды, она садится на песок и смотрит на клубящуюся в воздухе пыль. Синева
неба над самой ее головой густая-густая, почти как ночью, а горизонт за
линией дюн пепельно-розовый, как бывает на заре. В такие дни не донимают ни
мухи, ни осы: они попрятались от ветра в трещины между камнями, в свои
земляные гнезда или в темные углы домов. Не видно ни мужчин, ни женщин, ни
детей. Нет ни собак, ни птиц. Только ветер свистит в кустах, в листьях
акаций и диких смоковниц. Только мириады каменных песчинок хлещут Лаллу по
лицу, разлетаются в стороны от нее, вьются лентами, змеями, облачками. Шумит
ветер, шумит море, скрипит песок, Лалла подается вперед, чтобы легче было
дышать, а синее покрывало залепляет ей ноздри и рот.
Как хорошо! Кажется, будто ты плывешь в лодке, словно Наман-рыбак и его
товарищи, и тебя застигла страшная буря. Небо необычное, совершенно нагое.
Земля исчезла или почти исчезла, она еле видна сквозь песчаные просветы, она
исковеркана, растерзана - только чернеют пятна рифов среди моря.
Лалла сама не знает, почему в такие дни ее тянет в дюны. Это сильнее
ее, она не может оставаться в четырех стенах в доме Аммы, не может бродить
по улицам Городка. Жгучий ветер опаляет ей губы и ноздри, огонь разливается
в ее груди. Быть может, это жар лучей, льющихся с неба, лучей, идущих с
востока, который вместе с порывами ветра проникает в ее тело. Но пламя это
не только опаляет, оно несет освобождение, тело Лаллы становится легким,
быстрым. Цепляясь обеими руками за песчаные дюны, уткнув подбородок в
колени, она старается удержаться на месте. И дышит она редко и неглубоко,
чтобы не стать слишком легкой.
Она старается думать о тех, кого любит, чтобы не дать ветру унести
себя. Она думает об Амме, о Хартани и в особенности о Намане. Но в такие дни
ничто и никто из тех, кого она знает, по-настоящему не имеет значения, и
мысль ее тотчас уносится прочь, ускользает, словно это ветер выхватил ее и
понес вдоль дюн.
Потом внезапно Лалла чувствует на себе взгляд Синего Человека пустыни.
Тот же самый взгляд, что и там, наверху, на каменистом плато у порога
пустыни. Бездонный, повелительный взгляд наваливается ей на плечи всей
тяжестью ветра и солнца, в этом взгляде испепеляющая сушь, которая несет с
собой муку, это взгляд отвердевший, как каменное крошево, осыпающее ее лицо
и одежду. Лалла не понимает, чего он хочет, чего требует. Быть может, от нее
он вовсе ничего не хочет, просто пролетает над морем, над рекой, над
Городком, стремясь куда-то вдаль, чтобы опалить города и белые дома, сады,