"Станислав Лем. Маска" - читать интересную книгу автора

старцев в париках, виселицы, яда? Что же ему еще? Отравленные интриги, какие
подобают королям?
Садовники в кожаных фартуках, поглощенные куртинами всемилостивейшего
монарха, нас не замечали. Я молчала -- так мне было легче. Мы сидели на
ступенях огромной лестницы, сооруженной будто для гиганта, который сойдет
когда-нибудь с заоблачных высот только для того -- специально, -- чтобы
воспользоваться ею. Символы, втиснутые в нагих амуров, фавнов, силенов -- в
осклизлый, истекающий водой мрамор, -- были так же мрачны, как и серое небо
над ними. Идиллическая пара -- прямо Лаура и Филон, но столько же здесь было
и от Лукреции!
...Я очнулась здесь, б этих королевских садах, когда моя карета
отъехала, и пошла легко, как будто только что выпорхнула из ванны,
источающей душистый пар, и платье на мне было уже другое, весеннее, своим
затуманенным узором оно робко напоминало о цветах, намекало на девичью
честь, окружало меня неприкосновенностью Eos Rhododaktilos[7], но я шла
среди блестящих от росы живых изгородей уже с клеймом на бедре, к которому
не могла прикоснуться, да в этом и не было нужды, довольно того, что оно не
стиралось в памяти. Я была плененным разумом, закованным уже с пеленок,
рожденным в неволе, и все-таки разумом. И поэтому, пока мой суженый еще не
появился и поблизости не было ни чужих ушей, ни той иглы, я, как актриса
перед выходом на сцену, пыталась пробормотать про себя те слова, которые
хотела сказать ему, и не знала, удастся ли мне их произнести при нем, -- я
пробовала границы своей свободы, ощупью исследуя их при свете дня.
Что особенного было в этих словах? Только правда: сначала о перемене
грамматической формы, потом -- о множестве моих плюсквамперфектов, обо всем,
что я пережила, и о жале, усмирившем мой бунт. Отчего я хотела рассказать
ему все -- из сострадания, чтобы не погубить его? Нет, ибо я его совсем не
любила. Но чтобы предать чужую, злую волю, которая нас свела. Ведь так я
скажу? Что хочу, пожертвовав собой, избавить его от себя -- как от погибели?
Нет, все было иначе. Была еще и любовь -- я знаю, что это такое. Любовь
пламенная, чувственная и в то же время пошленькая -- желание отдать ему душу
и тело лишь постольку, поскольку этого требовал дух моды, обычай, стиль
придворной жизни, -- о, как-никак, а все же чудесный галантный грешок! Но то
была и очень большая любовь, вызывающая дрожь, заставляющая колотиться
сердце, я знала, что один вид его сделает меня счастливой. И в то же время
-- любовь очень маленькая, не преступающая границ, подчиненная стилю, как
старательно приготовленный урок, как этюд на выражение мучительного восторга
от встречи наедине. И не это чувство побуждало меня спасать его от меня или
не только от меня, ибо, когда я переставала рассуждать о своей любви, он
становился мне совершенно безразличен, зато мне нужен был союзник в борьбе с
тем, кто ночью вонзил п меня ядовитый металл. У меня никого больше не было,
а он был мне предан безоглядно, и я могла на него рассчитывать. Однако я
знала, что он пойдет на все лишь ради своей любви ко мне. Ему нельзя было
доверить мой reservatio mentalis[8]. Оттого я и не могла сказать ему всей
правды: что я моя любовь к нему, и яд во мне -- из одного источника. И
потому мне мерзки оба, и предназначивший, и предназначенный, и я обоих
ненавижу и обоих хочу растоптать, как тарантулов. Не могла я ему этого
выдать: он-то в своей любви, конечно, был как все люди, и ему не нужно было
такое мое освобождение, которого жаждала я, -- такой моей свободы, которая
сразу отбросила бы его прочь. Я могла действовать только ложью -- называть